- Если ты еще раз неправильно наберешь код, я застрелю тебя! - завизжал он срывающимся на фальцет голосом.
Или офицер знал английский язык, или же его убедил приставленный к голове пистолет, но он сбросил набранные цифры и начал все сначала. Жуковский ощутил полное бессилие. Никакое внушение не могло пересилить естественное чувство самосохранения, и теперь майор неминуемо наберет правильный код. Единственное, что он мог сделать - погрузить майора в сон, но что это даст? Шаман наверняка уже извлек код из его сознания, и способен самостоятельно активировать бомбу. Справится же с самим шаманом было трудновато даже в прямом контакте, а уж на таком расстоянии... Но выход, кажется, нашелся.
- Поддержите меня! - перекрикивая шум двигателя, обратился он к Захару и Лейле. Те поняли его, и Жуковский почувствовал новый прилив сил. Времени вникать в устройство аппарата не оставалось, и он попросту изо всех сил шарахнул по блоку питания. Выдаваемое им напряжение повысилось в сотни раз, одновременно накоротко замкнулось множество контактов, и из-под клавиатуры посыпались искры, заставившие майора отдернуть обожженные руки. Шаман опустил пистолет - хорошо, хоть не выстрелил от неожиданности, и закричал:
- Что? Что случилось? - на что майор, конечно, не мог ничего ему ответить.
9
Настя не находила себе места. Надо было как-то объясняться с Максимом - несмотря на все заверения, она понимала, что его терпение не безгранично. А тут снова пропал отец, и ей приходилось успокаивать по телефону маму. Кроме всего этого нужно было ежедневно уделять несколько часов сыну Антоше, который уже вовсю проявлял характер, толкаясь ногами в животе, поэтому она объявила всем клиентам, что уходит в декретный отпуск и закрыла студию на неопределенное время.
Она могла бы справиться и с большим количеством проблем, если бы отец не открыл ей в последнее посещение то, что теперь не давало ей покоя. Бедный папа! Когда Настя узнала, что пришлось ему испытать, она пришла в ужас. Ей казалось, что случись такое с ней, она просто не выдержала бы. Прожить чужую жизнь, да еще полную потерь и страданий, не имея возможности остановить "показ", вырваться из этого кошмара! Бр-р-р...
Сегодня звонила мама, сказала, что папа, наконец, позвонил ей, почему-то из Хабаровска. Что его туда занесло, какие у него там дела? И вообще, она думала, что после переезда на материк отец остепенится, перестанет мотаться туда-сюда. Что им, денег не хватает? Мама даже себе не могла объяснить, что ее тревожит, но Настя видела - она инстинктивно понимает, что муж и дочь что-то скрывают от нее и, ясное дело, это не могло ей понравиться. Если бы мама оказалась сейчас рядом, Настя смогла бы ее успокоить, но по телефону она еще не научилась этого делать.
Когда вернется отец, решила она, нужно будет открываться перед мамой. Тянуть больше нельзя. Надо только придумать, как это сделать, чтобы не нанести ей психической травмы. Сделать это будет нелегко, потому что мама никогда не верила ни во что сверхъестественное, и даже по телевизору никогда не смотрела мистических фильмов и передач о паранормальных явлениях.
И Максим. С ним явно что-то происходит. Нет, это, конечно, не женщина. Появись у него кто-то, она бы сразу почувствовала. Ей не пришлось бы даже заглядывать в его сознание. Нельзя - значит, нельзя! Однажды дав себе зарок, она запрещала себе даже думать об этом, хотя временами ой, как хотелось, но она давила любопытство в зародыше. Настя знала, что Максим пишет новую картину и придает ей очень большое значение. Но почему он не стал писать ее дома? В квартире была комната, идеально подходящая под студию, с тремя огромными окнами, выходящими на солнечную сторону, и Максим уже написал в ней несколько картин, две из которых даже попали в галерею. Но почему-то сейчас он заявил, что ему нужно поработать в одиночестве, и пишет новую картину в своей однокомнатной квартире, где условия для работы далеки от идеальных. Когда Настю особенно одолевало любопытство, и она подкатывалась к Максиму, пытаясь узнать, что же такое он пишет, что ей нельзя увидеть раньше времени, он ласково целовал ее и неизменно отвечал одно и то же:
- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Не переживай, родная, ты будешь первая, кто увидит новую картину, - и так улыбался, что она сразу забывала о своих претензиях.
У нее есть, что сказать Максиму. Покопавшись в себе, Настя пришла к выводу, что сможет обеспечить ему долголетие, не обделяя при этом вниманием маму. Но тут возникал один очень неприятный вопрос. Настя пыталась прогнать его, не думать о нем, но обмануть себя не получалось. Поддерживать Максима она сможет ровно столько времени, сколько он будет с ней. А если он разлюбит ее? Как поступит тогда? Останется с ней ради продления собственной жизни? Или плюнет на все, и уйдет? И то, и другое было одинаково невыносимо. Дойдя до этой точки в своих мрачных фантазиях, Настя всхлипывала и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, начинала заниматься с Антошкой.
Но они, эти мысли возвращались снова и снова. Настя не могла представить себе любви, растянутой на столетия. Нет, в себе она не сомневалась, но способен ли на это Максим? Когда она услышала от отца рассказ о любви Благодара и Светланы, встретившихся в двадцать лет и проживших душа в душу почти десять веков, эта история пролилась бальзамом на ее душу. Если такое было, то почему не может повториться?
А очередная папина "командировка"? Наверняка она связана с тем, о чем они говорили во время последней встречи. Вспоминая предмет того разговора, Настя чувствовала невольный озноб. Вот ведь жили, не тужили! И одновременно приходила гордость - как благодарна будет любая мать, которую Настя научит тому, что умеет сама! Хотя бы за то, что любая из них сможет избавить своего ребенка от болезней. Вспомнив, какими глазами смотрела на нее Лейла, Настя широко улыбнулась...
Но все ли правильно воспримут такие изменения? Наверняка найдутся даже такие, кто будет завидовать детям, перед которыми открывается бесконечное будущее. А там, где зависть, обязательно найдется место вражде и преступлениям. И вообще, чем больше Настя думала, тем сложнее и запутаннее казалось ей будущее, предложенное отцом, тем больше всплывало проблем, от которых шла кругом голова.
От этих мыслей ее оторвал щелчок замка входной двери. Это вернулся Максим. Настя выбежала в прихожую и увидела у него в одной руке завернутый в бумагу и перемотанный шпагатом прямоугольник, а в другой - три бордовые розы.
- Ой, какая красота! - воскликнула она, забрав у Максима цветы и чмокнув в щеку. - Давай, показывай скорее, мне так интересно!
- Ну, подожди, дай мне хотя бы раздеться! - Максим шутливо отбивался от нее, но Настя уже завладела свертком и нетерпеливо пыталась развязать затянутые узлы шпагата.
Максим, не без труда отобрав у нее добычу, перенес ее в гостиную, срезал шпагат, сорвал бумагу и прислонил картину к стене, поставив на спинку дивана. С первого взгляда, который Настя бросила на пахнущее еще свежей краской полотно, она подумала, что перед ней икона, точнее, изображение Богоматери с Младенцем на руках. Но, присмотревшись, заметила отсутствие обязательных для икон нимбов над головами обоих. А присмотревшись еще внимательнее, поняла, что женщина на картине - это она сама, ну а кто младенец, не нужно было гадать. Вот только Настя не подозревала, что у нее могут быть такие глаза. Они лучились такой всеобъемлющей добротой, что Настя подумала - Максим польстил ей. Глаза ребенка на картине тоже выглядели вполне осмысленно, что редко увидишь у грудных детей. Максиму удалось вложить в детские глаза целую гамму чувств, главным из которых было любопытство.
На заднем плане картины Максим изобразил множество народа. Среди них Настя узнала отца, мать и Лейлу; лица остальных терялись в дымке, но было понятно, что все они напряженно чего-то ожидают.
Был на картине еще один персонаж. Старый человек с седой головой, изображенный на переднем плане, стоял на коленях рядом с женщиной, протянув к ней руки и, казалось, что-то говорил ей. Настя сначала не поняла, кто это такой, но, вглядевшись в изрезанное морщинами лицо, увидела - это же Максим! Такой, которым должен был стать лет через пятьдесят, постаревший, но, без всякого сомнения, это был именно он.