Аймер под Антуанову болтовню прошел три тяжких шага до стула, переставил бутылку на стол, сел — как свалился. Он еще толком не понимал, что это за чувство, тонкими пузырьками поднимавшееся у него внутри, в якобы больном животе — и до самого горла. Он хотел задать один-единственный вопрос — это из-за меня? — но боялся услышать ответ, тот самый, который даже и в сумраке ясно читался в виноватом лице Антуана, в его простых широких глазах, не умевших толком ничего скрывать. Он все-таки спросил — но совсем не то, что собирался:
— И что Гальярд сказал… на такие новости?
— Отец Гальярд? — Антуан, тоже ждавший и боявшийся ненужного вопроса, с облегчением засмеялся. — Сказал — это не то слово… Он меня чуть не убил.
Разговор с Гальярдом вышел действительно тяжелый. Пока Аймер мучился в своей келье — якобы животом, а на самом деле нечистой совестью — Антуан, не оставляя учебы, одновременно мучился тем же самым. Приняв наконец решение, он придумывал, как бы донести его до настоятеля так, чтобы тот ни о чем не догадался; попросив у него разговора, он мучительно выслушал от того ненужные поздравления и только тогда, стыдясь смотреть Гальярду в глаза, высказал суть своей просьбы. Гальярд хуже чем разгневался: он искренне огорчился. Тон его сразу стал холодным, он немедля перешел с Антуаном на «вы», но в глаза смотрел взглядом понимающим, проникающим до костей, от которого не уйдешь и не спрячешься.
— Ложное смирение не в чести в нашем Ордене, брат Антуан. У нас в чести готовность идти туда, куда посылают Господь и братья. Если капитул решил, что вы достаточно подготовлены, значит, у капитула были свои резоны, вы так не считаете?
— Но ведь есть другие братья, отче, — бормотал алый как мак юноша, страстно скучая по длинным некогда волосам, которыми можно хоть физиономию завесить, опустив голову. — Куда лучше меня подходящие… они же тоже очень хотят, а учились дольше… вот брат Анри-Констан, или Жермен, если из молодых, или, скажем, брат Аймер…
— А вам не приходило в голову, что если капитул на этот раз не выдвинул кандидатами ни Анри-Констана, ни, скажем, брата Аймера, — серые инквизиторские глаза явственно видели стенку за головой Антуана, — то у нас были свои резоны на этот раз именно их отстранить от миссии и назначить вас?
— Но я все же хотел сказать, вдруг вы не знаете… что у меня с «De unitate» брата Альберта плохо, и с «Суммой» его, и с «Сентенциями». И в латыни я ошибаюсь, просто в речи времена путаю, куда мне других учить, не хочу монастырь и Орден позорить! Окажусь еще как те учителя из песенки — «Учить спешат, горячие, слепцов ведут, незрячие, птенцы — взлетают юными, ослы — бряцают струнами…»[3]
Аймерово вагантское наследие, «Стих об упадке учености», вырвалось само собой, парень быстро прервался, словно песенка могла его выдать. Гальярд нервно барабанил пальцами по столу — привязалась тулузская старая военная песенка, о Раймоне Седьмом, последнем настоящем графе, откуда только она выскочила. «Граф на бой не звал, ссор не затевал, но торжествовал, свое воздвигнув знамя на сраженных вал…»
— Во-первых, смею вам напомнить, брат, что проповедник и преподаватель — назначения совершенно разные; мы же вас не студентов обучать посылаем, а песенка, которую вы столь неуместно цитируете — как раз о таких вот горе-мэтрах. Во-вторых, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, как отец наш святой Доминик при самом основании Ордена отправлял на проповедь почти не обученных новициев? Многие — особенно братья из других орденов — фарисейски тому возмущались, говоря, как же так, столь молодые люди свет веры нести не готовы, да и вернутся ли они обратно в монастыри, хлебнув свободы? На что патриарх наш прямо отвечал — мол, он доверяет своим братьям и верит, что их поведет и направит Святой Дух, а странствия по свету только прибавят им любви к обителям. Сам великий Пейре Сельян, друг Доминика, некогда пытался отказаться от назначения — и причины приводил, брат, подобные вашим! — едва ли не прикрикнул Гальярд, не давая подопечному себя перебить. — Говорил, что он мало обучен, что у него и книг-то нет, кроме Григориевых «Проповедей» — и знаете, что Доминик отвечал на подобную чепуху?
Гальярд наконец выдохся, и Антуан воспользовался краткой паузой. Выглядел он совсем уж смятенным и растерянным, но сказал честно — так, что Гальярд сразу поверил, и быть суровым ему сделалось еще труднее:
3
На самом деле довольно уместное сочинение, анонимка автора 12 века, популярная в вагантской среде и бывшая у всех на слуху — латинский стишок о недоучках-студентах, которые только и стремятся хапнуть лицензию на преподавание и зарабатывать деньги, еще не доучившись. «В таверне разминаются, пред чернью распинаются, что Марфа — благодольная, Мария — хлебосольная, что Лия — чревом праздная, Рахиль — слепообразная…»