Пока Галина Георгиевна накрывала на стол, Октябрина взяла последний пакет и банковскую карту, забросила мешок в мусорку и направилась к круглосуточному магазину. Выбор сладостей там небольшой, но лучше, чем ничего. Домой она вернулась с тортом «Муравейник», немного красная от холодного вечернего ветра.
– Ой, да зачем? Ты вот так и шла? – Встретила ее у порога Галина Георгиевна и взяла тортик из рук Октябрины.
– Ну да, а что? Нам отпраздновать нужно освобождение от хлама, такая работа.
– А был кто-то во дворе? В окна никто не смотрел? А то увидят с тортом, подумают, куда это ты.
– Пусть думают, что у нас с вами хороший вечер, Галина Георгиевна, – ответила Октябрина и повесила джинсовую куртку на вешалку.
– Ой, ну вот зачем, да не сидится же тебе! – воскликнула Галина Георгиевна, но когда Октябрина обернулась, увидела, что женщина улыбалась.
Ночью Октябрина слышала, как Галина Георгиевна молилась у своего комодика с иконами. Октябрина закрыла глаза, чтобы ненароком не увидеть, как в коридоре включится свет, как наземная старшая птица прошаркает к кухне и останется там. Галина Георгиевна часто так делала, когда не могла уснуть. Телевизор по ночам она включать боялась, чтобы не мешать соседям, и просто сидела молча на кухне. Галина Георгиевна шептала имя дочери. Октябрина открыла глаза, но ночь не прояснилась. Темнота успокаивала. Лежала Октябрина до тех пор, пока голос Галины Георгиевны не убаюкал ее. Сквозь сон она, кажется, слышала и шепот своего имени.
Глава 12
Стоило Октябрине открыть дверь домика Арсения, как голос, прежде приятный, раскатом грома прогремел в деревянной клетке. Октябрина остановилась в сенях. Ботинок не стало больше, казалось, даже наоборот – ботинок Бори уже не видно. Может, ушел куда-то на время. Навсегда он вряд ли бы ушел – почему-то Октябрина была в этом уверена.
Октябрина нехотя заглянула в комнату. Среди заправленных чистых постелей, коробок вещей и ковриков, недавно вымытых, Арсений выглядел как охотившийся орел. Волосы лохматые, рубашка выбилась из штанов, рука без телефона, казалось, ему вовсе не принадлежала, а плясала, кружилась по собственной воле. Арсений кричал на кого-то по телефону, обвинял в «тупости, дурости и неумении вести дела». О каких «делах» Арсений вел речь, Октябрина так и не смогла понять, но он чем-то был явно расстроен и даже взбешен.
«Кто-то тут явно виноват. Арсений не может просто так кричать, он вообще кричать не может», – подумала Октябрина и силой воли заставила себя закрыть дверь.
– Ты бы хоть думал, хоть думал, идиот, что просто так ничего работать не будет! – закричал Арсений из-за стенки. – Нужно работать, чтобы хоть какой-то результат был, а не жопу просиживать!
Он кричал еще долго, а Октябрина прилагала все усилия, чтобы не представлять взбешенного Арсения. Он таким быть не может, нет. Он спокойный, он голос повышать не умеет.
Крики стихли минут через пять. Для Октябрины они показались вечностью, парой часов, не меньше. Она успела пересчитать все ботинки в сенях, но стоило Арсению замолчать, забыла, сколько все-таки насчитала. Медленно, словно проверяя воздух комнаты на вкус, Октябрина открыла дверь и – улыбнулась. Арсений сидел на кровати, обхватив голову руками, и качался вперед-назад. Казалось, он пытался угомонить бушевавшие в голове голоса, но у него не может быть такого. У него в голове один голос – правильный, который никогда не говорит глупостей.
– Октябрина, Октябриночка, светлый ты мой октябрь, какой же я плохой человек! – прошептал Арсений и схватился за собственные волосы. Пальцы его дрожали.
– Арсений, ну какой же ты плохой человек! Ты посмотри на себя, ты солнце, ты посмотри, посмотри на себя! – запричитала Октябрина и подошла к нему.
Арсений сгорбился, словно на его плечах лежала печаль всего света. Под глазами пролегли серые синяки. Вокруг ногтей краснели полоски крови. Арсений выглядел как очеловеченная тоска. Хотелось сесть рядом, положить голову на мокрое дрожавшее плечо и вдохнуть запах его страданий.
Арсений поднял голову. Октябрина стояла перед ним, над ним, и когда поняла это, ноги ее подкосились. Октябрина упала на пол и посмотрела на него снизу. Арсений дышал рвано, словно горло его стянула невидимая петля.
– Мне иногда даже страшно, когда я понимаю, какой я страшный человек! – прошептал Арсений и отвернулся. – Я даже смотреть на тебя не могу, мне дурно, мне дышать нечем, понимаешь?
– Понимаю, – сказала Октябрина, но скорее согласилась, что одна чувствовала такое. Не «тоже».
– У меня вокруг все закрывается. Я сколько ни пытаюсь, всё двери передо мной закрываются, а назад идти некуда. Я и лучше стать не могу, а ведь и испортиться нельзя, нельзя ведь, Октябрина.