Прошлым утром проснулась Октябрина от колокольного звона. Через распахнутое окно врывался утренний свежий ветер, штора доставала до середины комнаты, а с кончиком ее играла Клюква – каталась под шторой как мячик.
Октябрина поднялась на локтях и зажмурилась. Голова болела, казалось, она и не спала вовсе. Воскресенье, одиннадцать утра – в это время всегда звонили колокола церкви неподалеку. Октябрина спустила ноги на ковер, закрыла глаза и слушала колокольный звон, пока он не кончился. Звонили обычно три минуты, Октябрина открывала окна и слушала звенящую мелодию, отдававшуюся где-то глубоко внутри. Но стоило Октябрине открыть новости и полистать их, чтобы не найти хотя бы одной хорошей, позвонил Роман – новая плохая новость, которой нельзя просто так поставить «дизлайк».
После той встречи с женой Октябрина старалась как можно отвечать Роману, ставила телефон на «беззвучный», проходила мимо звонившего смартфона, даже убирала Романа в «черный список», но потом возвращала. В ней еще теплилась надежда на то, что Роман в глубине души все-таки хороший, что у него множество положительных качеств. Октябрина даже ловила себя на мысли, что Роман, может, и не врал. Может, с женой он действительно в состоянии развода, может, Роман жену и не любил совсем, а жизнь хотел посвятить Октябрине. Девушка даже смеялась над собой. Искать хорошее в людях до последнего – и откуда в ней это рудиментное качество? Роман всегда представлялся ей исключительно положительным героем ее повести – и так быстро стал главным злодеем, что осознать эту перемену Октябрина не успела.
«Привет, солнышко. Я все-таки жду твоего ответа. Летние месяцы становятся все жарче, – писал Роман так, словно ничего и не было. — Я нашел нам новый отель, вид из окон еще лучше. Можем взять бунгало».
И следующим же сообщением добавил: «За Катю не беспокойся, она согласна меня отпустить».
Октябрина прочитала сообщения столько раз, что глаза заслезились. Согласна отпустить? Отпустить одного или с любовницей, которая годится им в дочери?
«Какая же я дура, дура, идиотка», – прошептала Октябрина, впервые, кажется, назвав себя так вслух. И заплакала. Она-то думала, что любила Романа искренне. Долго жила одурманенной фантазией о нем, фантазией о жизни, где кто-то мог полюбить вот так, ни за что. Хотя Октябрина и знала, за что мог ее полюбить Роман.
Она выползла из комнаты к двенадцати. Подслушивала, чтобы в коридоре не шаркала Галина Георгиевна, чтобы она кому-то позвонила и начала обсуждать что-то увиденное по телевизору, и только тогда вышла. В последние дни хозяйка слишком расположена поговорить.
Все утро, перетекшее в день, Октябрина маялась между ванной и кухней. Клевала хлеб с сыром, мочила еду слезами, потом убегала и умывалась. Холодная вода отрезвляла ненадолго, снова хотелось плакать, плакать так долго, что Октябрина даже удивилась – и как в ней умещалось столько слез?
У дома Арсения она оказалась как-то случайно. Не помнила даже, как села на трамвай, проехала час от конечной до конечной, как сдерживала рыдания в полупустом трамвае и старалась не думать о правде, вдруг ей открывшейся. Слова царапали ей горло, хотелось поговорить хотя бы с кем-то живым, по-настоящему живым. С человеком, который мог бы услышать, но ни один номер в телефоне не показался ей подходящим, кроме одного. Арсению Октябрина даже не решилась звонить. Вечное гостеприимство – это было то нерушимое правило дома Арсения. К нему всегда приходили без предупреждения и почему-то всегда находили Арсения на месте. Октябрина простояла перед дверью минут десять. В трамвае она утирала глаза влажной салфеткой, смотрела на себя во фронтальную камеру и не радовалась увиденному. Тоску не смыть.
– Что же ты не постучала? – первым делом спросил Арсений, когда вышел из дома с маленькой лопатой. Он выглядел озадаченным.
Октябрина толком и проговорить в ответ ничего не смогла. Только открыла рот, как глаза снова заслезились, губы задрожали, и она пошатнулась.
– Заходи, – бросил Арсений и бросил лопатку куда-то в сад, – я тебе сладенького сейчас найду.