Надо было собраться с силами и надменно заявить Бену, что она не допустит подобных вольностей, но эти вольности были так приятны! Прижав раскрытый рот к предплечью, Сьюзен содрогнулась: пальцы Бена проникли внутрь, тронули кустик, оберегавший ее женское естество, ощутили влагу, выдававшую ее желание. Она буквально пылала огнем, как раскаленная лава. Никто еще не касался ее с такой дразнящей, мучительной интимностью, даже Фрэнк, который, надо признать, был робким и неумелым любовником. Для него секс сводился к короткому совокуплению, и только. Ему и в голову не приходило, что у его юной жены свои физические потребности.
Сьюзен задрожала и закусила кожу на предплечье, чтобы не выгнуться под рукой Бена: его пальцы скользнули по влажной чувствительной плоти. Он снова и снова ласкал ее, и всякий раз, когда он касался чувствительного бутона, Сьюзен казалось, что он скручивает ее в какой-то немыслимый тугой узел. Она уже не помнила себя, она словно парила вне собственного тела и чувствовала лишь его руки и свой жар. Ощущение было таким острым, что ей хотелось кричать. И в ту минуту, когда она уже почти обезумела, пальцы его задвигались с нарастающей скоростью — он повел ее к кульминации.
А потом тугой узел стремительно раскрутился, она освободилась и взлетела, расправив крылья. И парила где-то в пространстве, полностью утратив себя.
Она-то думала, что накануне испытала настоящий оргазм, но то, что произошло сегодня, не шло ни в какое сравнение даже со вчерашним. Это было… совершенно невероятно. Это было потрясающе. Такого просто не бывает. Если дальше так пойдет, то это может стать опасным, как наркотик…
Бен пошевелился, и Сьюзен внезапно вспомнила, что он рядом, и то, какую роль он сыграл во всей этой сцене. Довел ее до оргазма рукой! Господи, как стыдно! И как грубо, ведь он действовал, как какой-нибудь робот, сам ничего не испытывая. Ей захотелось зарыться лицом в подушку, а еще лучше — провалиться сквозь землю.
Однако сидевший рядом мужчина явно ждал от нее каких-то слов. Вообще какой-то реакции. Сьюзен медленно повернула голову. На веки, казалось, легла свинцовая тяжесть, глаза отказывались смотреть. Все же она встретила взгляд Бена. Его глаза казались затуманенными, зрачки были расширены и совершенно черны.
Он наслаждался тем, что делал, сообразила потрясенная Сьюзен. Бен получал удовольствие от того, что она таяла в его руках, как воск!.. А Бен все ждал. И она ляпнула первое, что пришло в голову:
— Это было очень приятно.
Ресницы Бена опустились, скрывая выражение глаз.
— Похоже, я теряю квалификацию. Надо почаще тренироваться. — С этими словами, слегка кивнув ей, он ушел, оставив ее в одиночестве.
Спать в ту ночь было для Сьюзен мукой мученической. Кожу жгло огнем, который, казалось, подогревался откуда-то изнутри. В какой-то момент она пробудилась от своего полусна-полуобморока и обнаружила рядом Бена, державшего в руке аспирин. Она с благодарностью приняла таблетку и не стала возражать, когда Бен втер ей в кожу новую порцию обезболивающего геля. О том, что произошло вечером, он не обмолвился ни словом. После его ухода Сьюзен провалилась в настоящий, спасительный, глубокий сон.
Утром горничная принесла ей завтрак в постель, и Сьюзен осторожно съела дыню и сладкий рогалик, сидя в кровати и стараясь делать как можно меньше движений.
Вскоре явился Бен в костюме и при галстуке, гладко выбритый и аккуратно причесанный.
— Как ты себя чувствуешь?
— Немного лучше.
— Я ведь предупреждал тебя насчет солнца.
Еще бы, ты у нас вообще кладезь премудрости! Эти слова так и вертелись у Сьюзен на языке, но она вовремя спохватилась. Пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не съязвить.
— Если я тебе понадоблюсь, позвони в мой офис.
— Ты мне не понадобишься. Бен пожал плечами.
— Можешь говорить все, что хочешь, но твои действия, согласись, противоречат твоим словам. — И ушел.
А ведь он прав, подумала Сьюзен, снова опускаясь на подушки. Она чувствовала себя совсем разбитой и какой-то раздвоившейся. Одна ее часть стремилась к чистоте и скромности, другая жаждала страсти. Впрочем, некая двойственность была присуща ей и прежде. Родители дали Сьюзен западное воспитание, но традиции Востока, где девушке положено быть скромной и незаметной, все же витали в воздухе. А возможно, это было заложено у Сьюзен в генах, оттого-то она всегда ощущала в своей натуре некое противоречие. С одной стороны, она рвалась к независимости, с другой стороны, малейшее отступление от строгих правил приличия ей претило.
Отец был вовсе не в восторге от художественных наклонностей дочери. Она всегда любила рисовать, вся ее комната была увешана набросками пейзажей, портретами близких, слуг, соседских детей. Когда она в нелегком конкурсе выиграла право на студенческую стипендию, отец был явно обеспокоен. Родители тогда собирались на некоторое время перебраться в Лондон, и мысль о том, что дочь будет жить вне семьи, была для него просто невыносима. Однако матери, как всегда, удалось его уговорить, и Сьюзен осталась в Париже.