Он не видел, как она пошарила в кармане и отдала лодочнику свой железный рубль, а тот, повертев его в руках, посмотрел Лидии в глаза и забросил его далеко в речку. А потом подхватил Лидию и перекинул ее в лодку.
— А Х-арн? — вдруг вспомнив о муже, спросила Лидия. Но лодочник сделал такой гребок, что весло выгнулось дугой, и между лодкой и Х-арном, между Лидией и Х-арном, мгновенно забурлил мутный промежуток. А Х-арн лежал, скорчившись, на мокром песке, в промокшей насквозь мешковине, и дрожал всем телом. Кости ныли, словно в них насверлили дыр, сквозь которые со свистом гулял ветер. Ничего нового не было в этом мире: так же жарко днем и холодно ночью, та же тоска и одиночество, та же измена и то же насилие. Стемнело. Отчаяние овладело Х-арном. В другое время и в другом месте можно было разжечь костер, обогреться, срубить ветки и сделать шалаш, укрывшись в нем от ветра и дождя, найти другую женщину (это сложней) или другого друга (это еще сложней). Здесь обо всем этом нужно забыть. А как забыть, если не забывается? Да, они плохо жили с Лидией, ссорились, не берегли друг друга, каждый день разводились и снова сходились, занимались медленным ежедневным самоубийством, судились, торопились, рисковали. А ведь так живут почти все.
Сколько они тогда получили? Он — семь лет, Лидия — четыре. Отделались без конфискации. Теща, эта старая лиса, выручила. Очень быстро (опять, что ли, теща?) попали под две амнистии и вышли, отсидев в общей сложности он — три, она — полтора года. После этого от тещи не стало житья. Теща была героем дня, только день этот казался бесконечным. Им надоело ссориться с ней, уступать во всем, зависеть от нее, к тому же теща была хозяйкой дачи и не собиралась уступать права на наследство. («Подохну, тогда владейте, пока не подохну — все мое».) Они решили заиметь свою дачу. Нашелся человек, готовый продать им полдачи в Силеногорске. Но юридически это можно было оформить только как передачу дачи жене владельца. Куда в нашей жизни денешься без фиктивного брака? Сам бог создал его для покровительства людей. И Лидия вышла замуж за владельца дачи, разумеется, предварительно разойдясь с Х-арном.
Это ужасно… ужасно… Негодяй лодочник. Это он во всем виноват. Что они сейчас там делают, в своей дачке? В темноте ее почти не видно. Света в окошке нет. Да и зачем свет этому дикарю, похитившему у Х-арна женщину? А разве он не дикарь? Разве порядочные люди так делают? Ладно. Зов предков прокричал в крови Х-арна, и Х-арн его услышал. С ним поступают несправедливо. Ведь и дураку ясно, что Х-арн без Лидии существовать не может. А вы можете представить мужчину, у которого похитили женщину, без которой он не может существовать? А Х-арн был таким мужчиной. И сейчас он мог это доказать любому. Даже лодочнику. Но доказывать было некому. С темнотой ночи утихло дневное шествие людей и нескончаемые переезды. Лодочник был на том берегу, и он был недосягаем. Только он мог перевезти Х-арна. А он был теперь с Лидией, и ему было не до Х-арна. Он сейчас с Лидией, с этой глупой самкой, позволившей себя похитить и оставить Х-арна одного. А зубы-то у нее вставные, хоть и красивые, — почему-то с грустью подумал Х-арн, вспоминая, сколько сил потратила Лидия, чтобы сделать себе такие зубы. Впрочем, какое дело лодочнику до зубов, ему нужна Лидия, эта чужеземка. А зубов у него своих на двоих хватит. Он же дикарь, а Лидия жадна до экзотики, как все глупые женщины. И снова зов предков прокричал в крови Х-арна. И после этого тотального трубного крика Х-арн стал совершенно другим Х-арном. Страстное желание мести согрело немного его продрогшее тело. Убить ее — и все дела. Чертову куклу. Ах, милый Х-арн, как ты считаешь, я могу понравиться лодочнику? Черту лысому ты можешь понравиться, дорогая Лидия, когда до тебя доберется Х-арн. А я доберусь. Я сделаю это… Я сделаю это, как в пьесе, которую я смотрел в БДТ. Тоже так подойду вплотную и скажу, извини, Лидия, такова уж наша с тобой судьба и… Как эта пьеса-то? Кажется, Людмилы Разумовской или Петрушевской. Ну, в общем той, чьи пьесы носят такой скандальный характер. Ну вот и я так сделаю: трагический финал нашей долгой скандальной жизни. Разве я был не прав? Разве я не предупреждал, что купаться в реке опасно? Не выставляйся, не оголяйся, не дразни. Разве это говорил ей не он, не Х-арн? Ладно, запретный плод сладок. Женщины до сладкого падки. Но почему от их падкости страдает Х-арн? Он ел этот плод? Он лез в эту идиотскую реку? Он дразнил лодочника? Он бегал голым по пляжу? Он, Х-арн, хотел понравиться лодочнику? Как ты считаешь, дорогая Лидия, я могу понравиться лодочнику? — это говорил он, Х-арн? Ах, как все это ужасно… ужасно… Заодно убить и лодочника, раздолбать его лодку к чертям собачьим. Теперь уже все равно. А что остается Х-арну, кроме мести? А чем еще жить? Жить! Смешно. Вот и он, Х-арн, попался на удочку, на которую с тайным злорадством зацепил днем толстячка. Да. Но все это, конечно, легче сказать, чем сделать. Да и что сделать? Как бы это к окошечку подползти, подсмотреть, разнюхать. А ведь это уже однажды было. Подполз, понюхал, рассмотрел. Больно было, Х-арн? Больно. Чего ж тебе еще? Еще больнее прежнего хочешь, Х-арн? Хочу. Ну, хоти. Не можешь ты, Х-арн, жить без Лидии, не можешь. Пытался, пробовал, не получилось. Без тела ее не можешь, красивого, сильного, нерожавшего, не можешь без ее деловитости, злобности, доброты, суеты. Без… чего там у нее еще в загашнике? Много всякого добра: жарких объятий, оскорблений, примирений, кулинарного мастерства. А сам он, разве может он жить с ней, не оскорбляя ее, не обвиняя в бесплодности, не грозя почти ежедневно уйти к другой и никогда не решаясь на это? Да. Странная жизнь. Странная любовь. Да и было ли это жизнью, любовью? Любовью? Так он ни разу и не открыл Библию. Так и не прочел Дхаммападу. А ведь и то и другое лежало на полке над кроватью. И марксистов и немарксистов — ничего не читал. Все хлопоты, дачи, кооперативы, дни рождения друзей и недрузей, нужных людей и ненужных людей. Все было, а ощущение такое, словно жизни не было. Не то, что бы не дожил, а словно и не жил вовсе. Нет, в Библию надо хоть одним глазком заглянуть. Дхаммапада ладно, черт с ней, а в эту-то надо было. Вот и свет у них в окошке зажегся. И сюда бы, в окошечко, заглянуть надо. В Библии, говорят, любовь. Вся любовь там, там, в Библии. А что в окошечке этом крохотном, на том берегу? Тоже любовь? А в свое-то, в свое-то сердце как заглянуть? Ну ладно, в свое потом, в свое всегда успеем, а сейчас в окошечко, в окошечко на маленькой чужеземной дачке. Х-арн лежал на мокром песке, стуча зубами. На той стороне по-прежнему горел огонек в окне.
Теща была примечательная женщина. Удивительная женщина. Легендарная женщина. Легендарной она называла себя сама, потому что была замужем (последнее замужество) за легендарным человеком. Легендарного в нем было то, что он был секретарем другого легендарного человека, составившего себе славу своим писательским трудом, в котором и до сих пор не потускнела печать сильного дарования. Тот писатель был государственным человеком, допущенным в самые верхние слои общества, а равным образом и теща причисляла своего мужа к личности государственной, поскольку муж был не только личным секретарем, но и другом покойного писателя.
Родившись где-то в знойных Кизил-Арватских степях, напоенная здоровьем и солнцем, красивая и выносливая, как степная кобылица, теща сделала гигантский скачок от босоногой измазанной липким арбузным соком девчонки до жены легендарного государственного человека. Четверо мужей проскакали на ней короткий срок своей стремительной, но прекрасной жизни. Одного она скинула сама. Второй не удержался и разбился на крутом вираже авантюрной тещиной политики. Третий испугался участи второго, вовремя разглядев не только пучины ее необъятного тела (она весила почти девяносто килограммов), но и не менее головокружительные бездны ее души. И лишь последний муж, скончавшийся вскоре после смерти своего шефа, проскакал самую длинную и самую прекрасную дистанцию. На вопрос, как это ему удалась такая рискованная джигитовка, теща отвечала с загадочной улыбкой на губах и с восторгом, восхищением и преклонением перед этой личностью одной только фразой: «Что не дозволено Юпитеру, то дозволено жиду». И говорилось это так многозначительно, что расспрашивать о чем-то еще после этого было все равно что расписаться в собственной неграмотности.
Жизнь с государственным человеком сделала тещу такой, или она была такая, но эта, теперь уже стодвадцатикилограммовая, туша обладала удивительными способностями вызывать в людях страх, почтение, внушительную симпатию. Одно платье этой государственной вдовы, которое она сшила специально на свадьбу своей племянницы, стоило ей почти целого состояния. Два великих кутюрье Ив Сен-Лоран и Карден объединились, чтобы в творческом экстазе воплотить в жизнь это чудо. Об этом платье, которое она в тот свадебный вечер трагически закапала шпротным маслом, Х-арн мог бы многое порассказать. Да разве только о платье? А о фарфоровых статуэтках (японский, китайский фарфор), а о золотых, серебряных, мельхиоровых вещицах, от которых ломятся тещины шкафы, а о хрустале, а чешское богемское стекло, а золотые кольца, перстни, а бриллианты… а прелестный оригинал «Купальщицы» над тещиной кроватью? Сколько Х-арн ни умолял, так и не вымолил эту картину. А портнихи, приходящие на дом, а молоденькие маникюрщицы и педикюрщицы в белоснежных халатиках? Нет, теща была не простая женщина. Легендарный человек оставил ей легендарное состояние, которое теща, как ни стремилась растратить, так и не смогла. И не скрывала этого. И ничего не боялась. Говорила все, что хотела и про кого хотела, и где хотела. Теща всю свою жизнь была любимой игрушкой в руках Фортуны. Очень вкусно приготовить, очень вкусно поесть, очень вкусно поспать — вот мудрость. Мужчины сладкоежки и любят все вкусное. Вот суть. Все остальное — задуривание голов. Так учила теща Х-арна, своего будущего зятя, которого она ни во что не ставила, и говорила, что ее Лешику Х-арн не достает «по эти самые». При этом она делала такое брезгливое выражение лица, давая понять, что и «этих самых» у Х-арна никогда не было и не будет, и нечего об этом больше говорить. Х-арн и побаивался тещу, и ненавидел, и уважал. Но теперь, когда дело с дачей выгорало, он решил избавиться от давящей опеки и прибавить себе самоуверенности. И вот сейчас они с тещей ругались из-за этой дачи. Х-арн был до предела утомлен всеми дачными хлопотами, скандалами, переживаниями, и сейчас, когда теща приводила очередное доказательство в силу проигрышности всех Х-арновых начинаний, он сидел и, с ненавистью глядя на тещу, думал о том, что самой легкой и желанной для него смертью было бы, если бы кто-нибудь столкнул тещу с балкона ее одиннадцатого этажа и она упала бы на машину, в которой сидел бы Х-арн. Глядя на тещу, которая отмачивала одну ногу в тазике с теплой водой, а вторую уже поставила на низенькую скамеечку, Х-арн думал о том, какой прекрасный свадебный подарок сделала ему Лидия на всю его жизнь… Этому подарку сейчас делали тщательный неторопливый педикюр. Прелестная девушка в белом халатике, изящная и точеная, под стать фарфоровым статуэткам в этой комнате, сидя на коленях возле тещиных ног, занималась отделкой вынутой из тазика распаренной ноги с таким старанием, словно реставрировала ногти статуэтки из гробницы Тутанхамона. Так и казалось, что девушка-оператор и теща должны быть окружены пуленепробиваемыми стеклами, а по их сторонам должны стоять двое милиционеров с автоматическим оружием на бедре. Девушка, близоруко наклонившись к ноге, миниатюрной пилочкой делала легкие быстрые движения, щеточкой сметая ногтевые опилки в ладошку, словно это алмазная пыль, а из ладошки вытряхивала ее в большую сиреневую салфетку, лежащую на сером ковре. Теща, утонувшая в мягком кресле, устало ворчала.