Этот кабинет очень уютен: книжные шкафы по стенам, большие кожаные кресла, письменный стол у окна с аккуратными стопками бумаг, круглый столик с журналами и газетами.
– У меня опять боли после еды, – заметил Экройд, беря чашку. – Дайте-ка мне еще ваших таблеток.
Мне показалось, что он хочет, чтобы наш разговор сочли медицинским, и я ответил ему в тон:
– Я так и полагал, а потому захватил их с собой.
– Весьма признателен. Так давайте их!
– Они у меня в чемоданчике в холле. Сейчас схожу за ними.
Но Экройд остановил меня:
– Не затрудняйтесь. Паркер принесет ваш чемоданчик. Будьте так добры, Паркер!
Когда дворецкий вышел, я хотел было снова заговорить, но Экройд поднял руку:
– Погодите, разве вы не видите, в каком я состоянии?
Это я видел. И был встревожен, словно что-то предчувствуя. Помолчав, Экройд сказал:
– Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно?
Удивляясь, я встал и подошел к окну. Тяжелые бархатные занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.
Паркер вернулся с чемоданчиком, пока я был у окна.
– Готово, – сказал я, выходя из-за занавесок.
– Вы задвинули шпингалеты?
– Конечно. Но что с вами, Экройд?
Дверь уже закрылась за Паркером, не то бы я промолчал.
– Я в ужасном состоянии, – ответил он после минутного молчания. – Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера. Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, закрыта ли дверь?
– Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.
– Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки. Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом – последняя капля. Но об этом мы пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать надо быстро.
– Да что случилось?
Экройд молчал. Казалось, ему трудно было начать. Но когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью – меньше всего я ждал этого вопроса.
– Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?
– Да.
– Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его отравили?
Я помолчал, но потом решился: Роджер Экройд – не Каролина.
– Признаюсь вам, – сказал я, – тогда я ничего не подозревал, но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.
– Его отравили, – сказал Экройд глухо.
– Кто? – резко спросил я.
– Его жена.
– Откуда вы это знаете?
– Она сама призналась мне.
– Когда?
– Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.
– Вы можете рассказать мне все? – спросил я. – Как, когда миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.
– Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное – своего мужа, как она полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!
Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.
– Да, – продолжал он тихим, монотонным голосом, – она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом – шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.
– Кто же это?
Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!
– Она не назвала его имени, – медленно проговорил Экройд. – Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…
– Конечно, – согласился я. – Но вы никого не заподозрили?
Экройд не отвечал – он со стоном уронил голову на руки.
– Не может быть, – наконец сказал он. – Безумие – предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.
– Что же вы сказали ей?
– Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!
– Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.
– Вопрос в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?
– Я склонен согласиться с вами.
– Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?
– Понимаю, – медленно сказал я. – Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с оглаской.
– Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.
– Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.
Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.
– Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.
– Выскажет? – переспросил я с изумлением.
– У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.
Я покачал головой, но спросил:
– Она вам ничего не написала?
– Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила поквитаться с ним. Вы согласны со мной?
– Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание…
Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.
– Вечерняя почта, сэр, – сказал он, подавая поднос Экройду, и, собрав кофейные чашки, так же бесшумно вышел.
Я поглядел на Экройда. Он сидел неподвижно, уставившись на длинный голубой конверт. Остальные письма рассыпались по полу.
– Ее почерк, – шепнул он. – Она опустила это письмо вчера вечером, перед тем как… как… – Он разорвал конверт, затем резко обернулся ко мне: – Вы уверены, что заперли окно?
– Конечно, – удивленно ответил я. – А что?
– Весь вечер у меня ощущение, что за мной кто-то следит… Что это?
Мы оба быстро обернулись. Нам показалось, что дверь скрипнула. Я подошел и распахнул ее. За дверью никого не было.
– Нервы… – пробормотал Экройд. Он развернул письмо и начал негромко читать вслух: – «Мой дорогой, мой любимый Роджер! Жизнь за жизнь. Я понимаю. Я прочла это сегодня на твоем лице. И вот я выбираю единственный открытый для меня путь. Тебе же я завещаю покарать человека, который превратил мою жизнь в ад. Я отказалась назвать тебе его имя, но я сделаю это сейчас. У меня нет ни детей, ни близких, так что не бойся огласки. Если можешь, Роджер, мой дорогой, мой любимый, прости меня за то, что я собиралась обмануть тебя, – ведь когда настало время, я не смогла…»