ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, приезжаю я на то место, что тебе говорил… Там у меня когда-то вроде родственница жила, пятая вода на киселе… Приезжаю, — а там пусто. Я сперва, знаешь, не понял, ошибся, думаю. Ну, стою так, спросить не у кого, походил, побродил… Место, вроде, то, и речка так течет, и пригорок, и сосны… а деревни нет, как корова языком, ни следочка.
ВЕРА ИВАНОВНА. И куда же она девалась?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, пошел я себе дальше, по тропинке, да лесом, авось, думаю, выйду куда… (Вдруг замолчал.)
ВЕРА ИВАНОВНА. Что, Паша? Нехорошо тебе?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да нет, как-то знобит что-то.
ВЕРА ИВАНОВНА. Господи, да ты совсем у меня… Дай-ка лоб… Так и есть, температура! Что ж делать-то, а? Что же делать?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, Вера, не тарахти. Пройдет.
ВЕРА ИВАНОВНА. А если не пройдет? В нашем-то возрасте, знаешь…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, дай дорасскажу.
ВЕРА ИВАНОВНА. Да мне в голову совсем не то лезет…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А ты голову свою собери. Так вот, иду я лесом, иду, никого, ни души. Страшно не страшно, а как-то жутковато. Будто весь род человеческий вымер. Часа два я этак протопал, вдруг вижу, какие-то избенки стоят. Ну, я обрадовался, чуть не бегом припустил. Подхожу ближе — а избенки все — неживые…
ВЕРА ИВАНОВНА. Как неживые?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Брошенные давно и еле дышат.
ВЕРА ИВАНОВНА. Так, может, там бы и пожить?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот бабий-то ум короткий. Пожить!.. Без стекол, без дверей, крыша провалилась, один ветер гуляет, это ладно. Без электричества, ну, тоже ладно. А без хлебушка как?.. То-то и оно. Сижу я так, горемыкаю…
ВЕРА ИВАНОВНА. Паша, пойдем в метро, я боюсь.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Кого ты боишься? Народу — вон еще полно.
ВЕРА ИВАНОВНА. Я не народ. Я, что ты заболеешь, боюсь.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Пройдет. Ерунда.
ВЕРА ИВАНОВНА. Все равно ведь ночевать негде. Останемся а вагоне, выспимся. Тепло, мягко. Я ведь, как на грех, и таблеток никаких не взяла. Голова-то уж совсем не соображает. Покидала чего в сумку, сама не помню, и пошла подальше от своего черномазого, уж не знаю, кто он там есть…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может, он негр?
ВЕРА ИВАНОВНА. Нет, ну что ты, негр! По-русски хорошо говорит, и все зубы золотые. Всех, говорит, вас куплю, с вашими потрохами. Здесь, говорит, у меня офис будет. А я так думаю, никакой у него не офис, а самый настоящий, прости, Господи, бордель. Вот Наташку мою на тот свет отправит и откроет бордель для своих азербайджанцев или кто они там…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера, ты с работы уволилась?
ВЕРА ИВАНОВНА. Уволилась… (Снова заплакала.)
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Чего опять реки проливаешь?
ВЕРА ИВАНОВНА. Сорок лет, считай, на одном месте… Каждый гвоздик знаю… Как они теперь без меня…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ничего, обойдутся.
ВЕРА ИВАНОВНА. Сейчас ведь медсестры, знаешь…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Знаю. Приходилось.
ВЕРА ИВАНОВНА. Не все, конечно, есть и хорошие, только мало… Мы-то когда учились, время, конечно, было другое, мы старались, мы всю душу в больных… сейчас нет, сейчас что собака, что человек… Вся больница меня провожала. Главврач, он у нас старенький такой тоже, букет роз мне и ручку поцеловал при всех. Так жалею, что Алешенька бабушку свою не посмотрел, как мне розы-то и ручку… при всех. — Захотите, — говорит, — вернуться, Вера Ивановна, милости просим, всегда для вас… всегда вас с радостью примем. (Плачет.)
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот видишь. Ну, не получится у нас с тобой жизнь, вернешься.
ВЕРА ИВАНОВНА. Как не получится? Что это ты говоришь? Даже и говорить-то так грех! Да я только тем и живу, что мы с тобой… Ты мне только прямо скажи: есть нам ехать куда или нет?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Есть, Верочка, есть, не волнуйся.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну, сидишь ты в этой пустой деревне и что?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Дождичек накрапывает. Достал сухариков, поел, гляжу, смеркаться начинает. Вдруг, чувствую, смотрит на меня кто-то. Аж вздрогнул. Оглядываюсь, смотрю — старушенция… такая скрюченная, в чем душа держится. — Здравствуй, — говорю, — бабушка, откуда ты свалилась? — Да уж я и то, отец мой, в толк не возьму, откуда ты такой заявился? — Ну, разговорились. История обыкновенная. Все деревни в округе сперва опустели, старухи, где кой-какие еще пооставались — повымирали. Прошлым летом, говорит, двух соседок последних схоронила.