АНТОНИНА. Извините, извините меня… Так неожиданно.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Это я Тамаре сказал…
АНТОНИНА. Так неожиданно… Мне никто никогда не делал предложения…
ДЕД. Он Тамаре сказал, я слышал, Тамаре.
АНТОНИНА. Да конечно Тамаре… Я сразу поняла, Тамаре… Но это так неожиданно. Мне ведь не делали предложения. Никогда.
ТАМАРА. Потому что от скуки… уверяю вас, он от скуки… делает. Как вам не стыдно, Игорь Сергеевич?
АНТОНИНА. Мне и от скуки никто никогда не делал.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Почему же от скуки? Почему от скуки?
ТАМАРА. По кочану. (Разволновавшись.) Потому что вы меня не знаете совершенно. А я — вас. Вы вот, сами рассказывали, что книги воруете… Как же я могу за такого?
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Да ведь я же с работы их воровал, из типографии. А не из библиотеки. Я работал в Ивана Федорова…
ТАМАРА. Ничего не знаю. Филипп Семеныч, когда же нас прицепят, наконец? Вы хоть ответьте.
ДЕД. Мне завтра на примерку… У меня примерка зубов последняя.
АНТОНИНА. Это так славно, когда делают предложение. Тамара, я завидую вам.
ДЕД. Надо лезть в окно.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?
ДЕД. Идти на станцию надо. К начальнику станции. Нас закрыл проводник.
ТАМАРА. Да, да! Проводник! Он еще пожалеет!.. Чего он боится? Что мы подушки его украдем?
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Не ворую я ничего! Не ворую! Я только книги из Ивана Федорова…
ТАМАРА. Вот и прекрасно. Я самая худенькая. Я и полезу.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Подожди, не спеши, успокойся, Тамара.
ДЕД. Она за всех, за нас похлопочет.
АНТОНИНА (задумчиво). Мне же мой предложения так и не сделал. Уж я ему сама потом говорю, выходи за меня замуж… то есть женись… Он и женился.
ТАМАРА. Надо ехать, а не сидеть. Надо ехать, а не сидеть.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Пора. Пора. Пора.
Четвертое
Пока без Тамары. Потом с ней. Кажется, все поменялись местами.
ДЕД. В общем, оно, конечно, ни в какие ворота… В общем, да… собственно… Но я вам на это все-таки так скажу… Лучше все-таки так, чтобы был вагон, пускай и отцепленный, чем так, чтобы не был, да хоть и прицепленный…
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Извините, Филипп Семеныч, вы слишком умно выражаетесь. Не понять.
ДЕД. Это, понимаешь ли, диалектика, можно сказать. Купишь билет в семнадцатый общий, придешь на платформу, а его и в помине нет. Восемнадцатый есть, шестнадцатый есть, а семнадцатого нет. И никто не знает, где он, семнадцатый — ни проводники, ни бригадир поезда… А другой раз дадут вагон, да не тот… от другого состава… по ошибке прицепят. У него и размеры не те, низенький какой-то, плюгавенький… А номер тот — семнадцатый. И не пускают. Потому что в чужом нельзя. Его надо возвратить в другой город порожним. А то их оштрафуют за это. За то, что в нем пассажиры поедут, в чужом… за эксплуатацию. Так и тянут пустой, представляете?
АНТОНИНА. Да. С прицепными вагонами всяко случается.
ДЕД. Помню, в восемьдесят шестом, уже Горбачев правил, дали нам в нулевой вагон билеты. Тогда Первое Мая надвигалось, билетов не было, и мы бучу возле кассы устроили. Вот нам и дали в нулевой. Думали, что в дополнительный… Поезд пришел… Первый, второй, третий… где нулевой вагон? Нет нулевого, проводники смеются. У вас же написано: нулевой! А знаете, что такое нуль? Нуль это нуль.
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Я в детстве миллиарда боялся. У отца книга была с динозаврами… Вот я и думал, что он динозавр, что ли… бронтозавр… Миллиард. Животное доисторическое.
АНТОНИНА. А ваш отец тоже книгами увлекался?
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Да. Это у нас семейное. Я… я же… Я вам не хотел говорить этого. Но скажу. Я ведь, можно сказать, писатель. Помните… вы о писателях говорили. Что их нет больше. Есть. Есть, Тонечка, есть.
АНТОНИНА. Вот как? И что же вы написали, Игорь Сергеевич?
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. А ничего. Я ничего не писал никогда и не буду писать. Я просто чувствую, что во мне писатель живет, крупный, если хотите. И что я могу сесть за стол и написать роман. Они не могут, а я могу.
АНТОНИНА. Кто «они»?
ИГОРЬ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, эти… которые пишут. Вы посмотрите, какая серятина кругом, сколько бездарности, пошлости… Глупости наконец, неумения… Они не умеют, не могут, но пишут, пишут… А я могу, но не буду. Не хочу. Увольте.