ВЕРА ИВАНОВНА. Почему?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю. Так часто бывает… Денег не стало. Я, естественно, запил. Ну, она женщина решительная. Видит — ошиблась. Не долго думая, бросила все и укатила. Лене, дочери нашей, было пять, Катеньке только три. Так я стал отцом-одиночкой. (Пауза.) С другой стороны как на все посмотреть… Если б она тогда не ушла, я бы, может, окончательно спился. Но меня это потрясло, понимаете?.. То, что ушла — само собой, все ж таки я ее… мне казалось тогда, любил… а потом, нет… меня эта ответственность протрезвила. За детей. Понимаете? За дочек моих… Как подумаю, бывало, что они без матери остались… так сердце и перевернется. Все им отдавал. Верите — нет. Все бросил. Все это актерство, кино, на все наплевал, в порт устроился, грузчиком, где больше платили, туда и пошел. Как зверь вкалывал, на доске почета висел. В профсоюз выбрали. Все меня — в пример. Женщины — как мухи, простите, на мед липли. А у меня — как отрезало. Никого не хотел. Работа — дочки, работа — дочки. Все самое лучшее — им покупал, одежду там, игрушки, фрукты, что б ни в чем они у меня отказа не знали. На юг каждый год возил. На Черное море.
ВЕРА ИВАНОВНА. А жена, что же, так и не объявилась?
Пауза.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написала однажды. Что от прав своих материнских отказывается, просит ее забыть и простить. Встретила, мол, хорошего человека, сын у них и все прочее…
ВЕРА ИВАНОВНА. А вы что?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написал, что тоже встретил хорошую женщину и прошу впредь не беспокоить.
ВЕРА ИВАНОВНА. И больше вы так и не встречались?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Слушай дальше. Через семь лет — звонок. А мне уже с предприятия квартиру дали, телефон, все, как король живу. Слышу — в трубке женский голос и вроде плачет. Ничего не пойму. — Кто это? — спрашиваю? — Люся. — Какая такая Люся? — Жена твоя. — Сердце у меня так и оборвалось. Все, думаю, приехала от меня дочек забирать. А муж ее новый — капитан дальнего плавания, богатый, видать. — Что, — говорю, — тебе надо? Если детей хочешь назад, не дам! Хоть застрелись. — Та опять в слезы. Насилу толку от нее добился. Развелась она со своим капитаном. Приехала с сыном обратно ко мне проситься. Вот так! Обгулялась, видно, совсем, капитан-то ее и…
ВЕРА ИВАНОВНА. А ты — что ж?..
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (сурово). Не принял! (Пауза.) — Утоплюсь, — говорит, — если не простишь. Вместе с сыном в Неве утоплюсь. — Топись, — говорю, — не жалко.
ВЕРА ИВАНОВНА. Неужто так и сказал?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так и сказал! Ничего, поплакала, да и уехала обратно. На Дальний Восток. А чего ей? Нашла еще какого-нибудь дурака. Баба видная. (Пауза.) Месяц после этого спать не мог. Все во мне всколыхнулось. Жениться даже хотел. Да все как-то, знаешь, по душе никого… Вот этак промучился я еще лет эдак пять, а тут моя старшая. — Папа, я замуж выхожу. — Что за человек, дочка? Коли хороший — выходи. Площадь позволяет. Свадьбу справим. — А мы, — говорит, — отдельно хотим жить. — Ну, обидно мне это, конечно, слышать, но смирился, терплю. Познакомились. Парень, вроде, ничего. Политехнический вместе с ней кончает, оба инженеры, значит. Что ж, думаю, ладно, пусть по-своему живут, как хотят. Разменял. Им однокомнатную, нам с Катериной однокомнатную. Не успели переехать, да обжиться, Катька моя. — Пап, я тоже замуж выхожу. — Ну, что ты сделаешь?! Известно, девки, надо выходить, пока берут. Снова разменял. Им комнату в коммуналке, мне комнату в коммуналке. Тут старшая дочь стала подъезжать лисой. — Папа, давай съезжаться. Тебе на пенсию скоро, а у нас маленький, посидишь с ним, поможешь. — Я и рад, дурак. Кто ж это с внуком посидеть откажется? Съехались. Ну, живем, все ничего. Года через три еще внук родился. Вроде уже тесновато. На кухню меня переселили, на раскладушку, но ничего, не жаловался, в тесноте да не в обиде. Я во внуках, сама понимаешь, души не чаял. Старший уже подрастать стал, в школу пошел, младший в садик. Я, пока их никого, и в магазин, и приберусь, и сготовлю. Только смотрю — все не в прок, все моя дочь недовольна. Дальше — пуще. Может, думаю, с мужем чего. Да вроде нет, с ним все — тю-тю-тю, а ко мне как мегера, как подменили. Потом уж, конечно, догадался… вернее, как? Я в туалете сидел, а они на кухне разговаривали, все слышно. Вот, мол, уж так я ей надоел, сил нет, другие старики, как мухи мрут, до пенсии не дотягивают, а я значит, как бык, никакая зараза меня не берет. Хоть бы он, говорит, сдох! (Перехватило дыхание.) Это про меня значит. Как услышал я это… Вера!.. Как я сквозь землю не провалился, не знаю, встал, руки трясутся, штаны не могу застегнуть, ком в горле застрял, душит, задыхаюсь прямо. Стою — ни жив, ни мертв, выйти из туалета не могу, ноги как ватные, как же, думаю, я теперь в глаза им посмотрю? Ведь это ж как стыдно-то будет! А я-то, старый дурак, все никак догадаться не мог, что мешаю им, своей семьей пожить не даю, площадь лишнюю занимаю… ах ты, штука-то какая! Не помню, как я из туалета выбрался, наутро они все кто куда, я вещички свои собрал, да и ушел. Прихожу к младшей дочери Катерине. Так и так, говорю, хочу у тебя теперь пожить, пустишь — нет? А они уже тогда с мужем квартиру получили, двухкомнатную, и дочка у них народилась, Машенька. Ну, тут она и раскудахталась: что, да как, да почему, да зачем я от Лены ушел? Я молчу. Рассказывать не стал. Позориться не захотел. — Ладно, поживи, — говорит, — папа, куда ж тебя, не на вокзале ж ночевать. — Живу. День живу, два живу, неделю живу, теперь уж живу, да оглядываюсь. Смотрю, нервничает моя Катерина. Знать ей, вишь ты, охота, насколько это я к ней причалил? — А на всю оставшуюся жизнь, — говорю. — Ну, это, — говорит, — папа, смешно, нам самим тесно. — Стала это она с Еленой перезваниваться, старшая кричит, что их четверо, повернуться негде, младшая, что у нее дочь нервная, ей врач отдельно жить прописал. Долго они так собачились, наконец, бросила моя Катерина трубку, да и говорит: — Ну, добился своего? Отравил мне жизнь? Радуйся! Правильно от тебя мать наша сбежала, идиот! (Пауза.) Вот, значит, доченьки меня так и отбрили. Ну, я поклонился ей низко так и говорю. — Прости меня, доченька, что всю жизнь на вас положил, все вам отдавал, все, больше уж отдавать нечего, последнее осталось — освободить вас от себя. Прощайте и живите с миром, если совесть позволит. — Молчит, ни слова в ответ не сказала. Я снова вещи собрал, еще и чемодан распаковать не успел… Ну и все. Ушел. Сначала на вокзале ночевал, потом стал себе в пустых домах квартиру приискивать… Вот так.