ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Тебе, Вера, жить есть ради кого, а мне…
ВЕРА ИВАНОВНА. Если б не Алешка, уехала бы я… тоже, как ты говоришь, на землю… Я иной раз лежу так в постели, не спится. То сосед за стеной буянит, то своя собутыльников приведет, долго так уснуть не могу, все думаю: и это все? Скоро ведь умирать, а жизнь-то вся сквозь пальцы и протекла, и ничего-то хорошего на мою долю не досталось, ничего!.. Мужиков нынче, сам знаешь, порядочных нет, а которые остались, так тех бабы за собой на веревочках водят. А вообще был у меня один… солдатик, на четырнадцать лет моложе. Сирота. В госпитале нашем лежал. Выходила я его, он и прилепился… Два года мы с ним встречались, ну, а потом я его прогнала, что уж позориться на старости лет… Вот и вся моя бабская жизнь на этом закончилась. Невесело, да?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Невесело.
ВЕРА ИВАНОВНА. Несчастливые мы с тобой, Паш, оказались.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А счастливых-то нынче и нет. Ты погляди, что вокруг делается. Я раньше как-то не замечал, а теперь вижу. Тяжело люди живут.
ВЕРА ИВАНОВНА. Сами мучаются и друг дружку мучают. Отчего это так, Паша?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Россия…
ВЕРА ИВАНОВНА. Так что?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Бога свергли, царя убили, а русский человек без Бога — хуже скотины. Это не я сказал, это один философ сказал.
ВЕРА ИВАНОВНА. А мне иногда так всех жалко! Кошка из подворотни грязная выйдет — и та с бельмом, да Господи Боже мой, что ж это такое! А дочку мою заблудшую как жалко, ведь она у меня до пятого класса отличницей была, в школе ее синеглазкой звали. А кашляет она как от своего проклятущего курева! Мне мой Алешенька как-то говорит. — Ты мне, бабушка, больше мороженое не покупай. — Что ж так, Алешенька? — Давай, — говорит, — лучше маму летом на юг отправим, чтобы она кашлять перестала. — Вот как дите рассуждает. (Вытирает глаза.)
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как бы его на ноги поставить? Может, можно?
ВЕРА ИВАНОВНА. Какое там! Я уж в свое время всех врачей обегала. Одна надежда на заморскую помощь, может, коляску пришлют. Вот, Паша, до чего мы тут дожили… Ой, слышишь? Трамвай пошел. (Взглянула на часы.) Шесть! Ничего себе заболтались!
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. В кои-то веки… Так душевно встретились…
ВЕРА ИВАНОВНА. Ты меня может проводишь до остановки? Боюсь я у вас…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Конечно, провожу. Жалко, что уходишь. Я уж и с людьми говорить отвык.
ВЕРА ИВАНОВНА. Пора. Мне еще на дежурство к девяти, да Алешеньку накормить… Ну, присядем на дорожку? (Садятся.)
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Прямо не верится… что уходишь.
ВЕРА ИВАНОВНА. Пора мне, Паша, я уж и то…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, телефончик-то, телефончик-то у тебя есть?
ВЕРА ИВАНОВНА. Запиши.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может, позвоню когда. Можно?
ВЕРА ИВАНОВНА. Звони, отчего же… Погоди, пенсия-то у тебя когда, говоришь?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Две недели еще.
ВЕРА ИВАНОВНА. Как же ты?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ничего.
ВЕРА ИВАНОВНА. Попрошайничать пойдешь?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может и пойду.
ВЕРА ИВАНОВНА. Так узнавать тебе насчет работы у нас?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Узнавай. Прописка имеется.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну ты, я не знаю… может… возьми вот тут у меня… (Сует деньги.)
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Что ты! Что ты! Вера Ивановна! Голубушка! Что ты?
ВЕРА ИВАНОВНА. Так ведь с голоду помрешь.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Что ты, Вера Ивановна! Ты и сама еле-еле концы с концами…
ВЕРА ИВАНОВНА. Бери. После отдашь. Как разбогатеешь. А мы не пропадем. Все-таки я в своем доме живу, что ни говори, хозяйкой.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Совсем ты меня уничтожила…
ВЕРА ИВАНОВНА. А поговорку русскую забыл? От тюрьмы да от сумы… ну и все. Сегодня ты, а завтра я. Такая жизнь.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я тебе отдам. Я тебе обязательно отдам. Веришь мне? Веришь?! Я тебе все отдам!..
Действие второе
Картина первая
«Квартира» Павла Сергеевича. Он лежит, покрытый каким-то тряпьем, как будто бы спит. Раздается сначала робкий, потом настойчивее стук в дверь. Павел Сергеевич вскакивает.