ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ. Наши тела то близки, горячи… а то одиноки, как рыбы… Или остаются только глаза, твои и мои… Как я им отомстила за тебя!
ГОЛОС МУЖЧИНЫ. Как?
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ. Увидишь…
Пауза.
ГОЛОС МУЖЧИНЫ. Что ты сказала?
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ. Я тебе потом расскажу… потом… Когда-нибудь… (Тихо смеется.) Когда подрастешь…
ГОЛОС МУЖЧИНЫ. Я?
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ. Да, ты… Когда подрастешь… Когда… Когда-нибудь…
Свет в окне гаснет.
Освещается луной угол сада. Мужчина полулежит спиной к залу. Перед ним, в тени глиняной стены, трое музыкантов. Танцовщица в алом платье, с черным шарфом, завязанным на бедрах, с браслетами у локтей и сиреневой накидкой на волосах начинает танцевать. Танец, вначале медленный, даже ленивый, постепенно разгорается. Шарф, обозначающий бедра, выписывает стремительные и законченные кривые, как будто тело взбесилось в самой своей середине. Но в момент, когда танец достигает неистовства, мужчина бьет с размаху ладонью о землю.
МУЖЧИНА. Довольно!.. Хватит!.. Все выметайтесь отсюда!
Почтительно и испуганно музыканты и танцовщица уходят.
Мужчина лежит на земле, обхватив голову руками.
Постепенно темнеет.
Кабинет Президента. Слева — дверь в комнату для приемов, справа — к секретарю. На стене — огромная карта маленькой страны.
Из комнаты для приемов входит Президент.
МРУРИ (входя следом)…я смотрел их в Париже и Мадриде. Когда они приезжали в первый раз — успех был необыкновенный. А сейчас, вам не кажется…
ПРЕЗИДЕНТ (садится). Наедине мы можем говорить друг другу «ты».
МРУРИ (садится)…сейчас они стали профессионалами и что-то ушло. Хореографы с ними не занимались?
ПРЕЗИДЕНТ. Нет.
МРУРИ. И все-таки… По-моему, они непроизвольно позаимствовали в классическом танце какие-то движения, им казалось, что этим они, как бы сказать, облагородили наши танцы. И что-то ушло. Ушла наивность, вера народа…
ПРЕЗИДЕНТ. Да. Осталась одна экзотика. Они уже не хотят танцевать так, как танцуют в их родных деревнях. Им хочется казаться современными. Женщины сменили глиняные бусы на блестящие, повесили серьги из пластмассы, мужчины изменили прически.
МРУРИ. Но можно набрать новую труппу…
ПРЕЗИДЕНТ. И новая после двух гастролей станет такой же. Пусть ездят. Зато мы будем знать, что настоящие наши танцы не умрут.
МРУРИ. Но в этом есть какая-то… обреченность. Ведь неизбежно, что цивилизация очень скоро начнет ломать уклад, ломать все!
ПРЕЗИДЕНТ. Она уже ломает. Наши ремесленники научились делать сувениры. Столица разбухла от мигрирующих крестьян, ползет во все стороны… Нам надо поговорить предельно откровенно. Вот два основных моих желания — я не хочу, чтобы снова лилась кровь, и я не хочу, чтобы народ лишался единства. Необходимо бережно, терпеливо развивать это единство, необходимо сохранять связи внутри народа, сложившиеся веками. У нас и так странное соединение родовых отношений, средневековья и наивного капитализма. Поэтому все реформы, все преобразования не должны навязываться. Они должны созреть.
МРУРИ. Они созревали веками. И что?.. Как раз связи внутри народа мешают развитию, тормозят его. Это будет очень больно, но необходимо… Мне можно говорить откровенно?
ПРЕЗИДЕНТ. Разве ты этого не понял?
МРУРИ. Хорошо… Необходимо силой изменить их. Когда хижины станут домами, когда придет телевидение, будет поздно. Я не понимаю, что делается сейчас? За этот месяц я побывал во многих местах, я говорил со многими людьми и у меня сложилось впечатление, что абсолютное большинство из них не то, что не хотят ничего знать о внешнем мире, а просто не могут о нем знать! Немногие слышали об Америке, Европе, России, но когда я попытался определить, как они их себе представляют, то оказалось, что никак. Для них это слова, лишние слова! Они ничего не знают о космосе. Жизнь застыла. На вертолет они смотрят со страхом. Им непонятно все, что поступает извне! Большинство народа неграмотно!
ПРЕЗИДЕНТ. Ты считаешь, что страна не изменилась за эти годы?
МРУРИ. Да, почти не изменилась.
ПРЕЗИДЕНТ. Думаю, что это поверхностный взгляд. Ты заметил, что у нас нет нищих? Что все люди сыты?
МРУРИ. Но я заметил и то, что умирают дети, что питьевая вода не дезинфицируется.