Пауза.
АЛИ…Гамаль раскрыл сундук. В нем лежала домашняя рухлядь: подсвечники, медная посуда. Еще полгода назад он был так богат! И этот сундук, когда Гамаль запускал в него руку, казался бездонным от кипящего в нем жемчуга, жаркого золотого блеска монет, родникового сверкания алмазов! Все ушло между пальцев, как вода — даже следа не осталось, кроме надменной, в забывчивости, усмешки — как по-собачьи бросались, когда эта рука швыряла им золото, с каким раболепием и ненавистью скалились на любую шутку, и как глубоко и полно дышалось от презрения к ним!
А сейчас? Ни один старьевщик не даст за этот сундук больше двух динаров. Не стоило и труда нести все это на базар.
Знакомый коврик лежал на самом дне сундука, скатанный в рулон. Гамаль вспомнил, как играл на нем ребенком, и развернул его. Из коврика выпал серебряный браслет. Гамаль надел его на руку, сел на коврик и заплакал.
Потемнело небо. Песчаная буря ворвалась в Маскат из Аравии. В считанные минуты он оказался погребенным вместе со всеми жителями. Один Гамаль ничего не видел и не слышал. Он плакал.
— Ты не боишься меня, маленький человек? — вдруг услышал он хриплый голос. Как будто тысячу лет голос молчал, а теперь заскрипел, заскрежетал.
— Кто ты? Где? — спросил Гамаль.
— Я — див. И весь Маскат уместился под моей подошвой. Приказывай. Я слушаю и повинуюсь.
— Я хочу… — сказал Гамаль и замолчал.
— Слушаю, — повторил див.
— Я хочу стать таким большим, как ты. И так же быстро и незаметно летать, куда захочу. И жить, где хочу. И все видеть. И все знать.
— Ты хочешь стать дивом?
— Нет. Я хочу остаться свободным.
— Ты — свободен?! Аха-ха-ха-ха!.. — земля содрогнулась от хохота дива.
— Да! Я свободен, потому что ты — мой раб!
— Я — раб браслета, на котором выведено заклинанье. А ты — маленький человек без имени. Ты — прихоть Аллаха. Ты его игрушка. Тобой он наказывает меня…
— Если я игрушка Аллаха, — сказал Гамаль, — то он хочет наказать тебя именно так, как я сказал!
— За что ты вызвал меня через тысячу лет молчания и наказываешь так жестоко? — раздался голос дива, обращенный в небо. От звуков этого голоса пришли океанские волны и смыли песок с Маската. А Гамаль увидел себя сидящим на коврике у ног дива. Див был страшен. Два его глаза были закрыты, а третий сверкал во лбу. Все тело его покрывали каменные утесы, стаи потревоженных птиц носились вокруг, как маленькие мошки.
— Слушаю и повинуюсь, — сказал див.
Гамаль огляделся. Мир стал мал, как холмик у дома его отца.
— Я хочу туда, где живут дивы, — сказал Гамаль.
— Нет! — сказал див и вздрогнул. С груди у него сорвалась скала и упала у Африки.
— Я хочу, — повторил Гамаль.
В тот же миг земля растворилась под ними, крупные горы закрыли горизонт.
— Где мы? — спросил Гамаль.
— Там, — ответил див. — И я покидаю тебя, глупый маленький человек! Я был рабом браслета в стране людей, а ты будешь жить в стране дивов как гость и лазутчик. И не будет тебе покоя!
И див исчез. А Гамаль вошел в город дивов и увидел, что жители его так же заняты поисками пропитания, как люди в его городе Маскате. И сердце его взбунтовалось, и он почернел от горя.
Он стал жить в городе дивов в старой лачуге, и прожил там много лет. И не было у него большего желания, чем вернуться к себе домой, в Маскат, и целыми днями, бормоча заклинания, натирал Гамаль браслет. Но див не появился. Лишь черное облачко иногда сгущалось над домом Гамаля.
А однажды жители города вывели Гамаля на берег моря, посадили в старую лодку и пустили, ибо он так и остался чужим и странным для горожан.
Гамаль не обратил внимания на то, что он уже не в своей лачуге, а в лодке. Он продолжал тереть браслет и твердить слова, которые ему помогали. И вот через несколько дней плавания облачко над ним начало приобретать знакомые формы. То был див! Но он был еще более ужасен, чем тот, давний див из Маската.
Гамаль не заметил, как его подняли на борт корабля, он не понимал вопросов, с которыми к нему обращался купец, хозяин корабля. И когда он сидел на корме корабля, а див медленно поднимался в желтой песчаной буре с дальнего берега моря, чтобы служить ему, то он не заметил, как к нему подкрался торговец и лишь ощутил на миг обжигающее счастье, которое вошло в него под левой лопаткой.