БЕТСИ (поднимая голову). ВЫ убили его. Это вы… вы это сделали! Почему вы не подохли от голода, от инфекций, от лихорадки, когда были младенцем? Вы выжили, окончили школу, целый год ходили в наш дом только с одной единственной целью — убить его, а потом меня! И президента! И еще сотни людей! И все — вы!.. Вы… завистливое, подлое ничтожество! Неуч!.. В то время, как другие работают… работают… работают… — весь мир! — вы, здесь, подыхаете от голода, от болезней, в собственном дерьме!.. но и пальцем не пошевелите, чтобы себя накормить, вылечить, сделать людьми! Нет! Вы будете плодиться, расползаться по всей земле! А тех, кто пытается вытащить вас из дерьма, вы убиваете, убиваете, убиваете!..
Рыдает.
НАГИМ (растерянно). Это… это не так, миссис Мрури! Мы ведь… мы сотни лет… да! И поэзия, и танцы… А моя мать… вот… (снимает медальон) она была так добра! Во всем квартале говорят еще о ней, ее помнят! А уже десять лет ее нет на свете! И ее помнят… помнят чужие люди… что это?
Прислушивается.
Бетси затихает и также прислушивается.
НАГИМ. Это… какой-то гул… Что это за гул? Я посмотрю.
Идет к двери.
БЕТСИ. Не ходите! Стойте! Не ходите никуда!
НАГИМ. Может быть, действительно… да… это танки.
БЕТСИ. Закройте дверь! Там замок! (Нагим, помедлив, щелкает замком.) И идите сюда! Сюда!
Нагим подходит, садится рядом. Молча слушают. Гул медленно нарастает. Бетси начинает дрожать.
БЕТСИ. Расскажите что-нибудь. Ну? Да рассказывайте же!
НАГИМ. О чем?
БЕТСИ. О чем угодно! О… матери своей. Как вы говорите? Что за медальон? А ну?
Снимает с Нагима медальон.
БЕТСИ. Замечательная фотография… А что это у нее так широко глаза… Так она умерла? Давно?
НАГИМ. Десять лет… девять, в ноябре, четвертого ноября. Рак.
БЕТСИ. Да, это ужасно. И моя мать тоже… И что? Вы не свистели в доме? Нет? А я свистела. А потом плакала. Да. Ну, рассказывайте, что ли!
НАГИМ. Я любил лепешки…
БЕТСИ. Ну? И что? Лепешки… Из чего?
НАГИМ. Из муки.
БЕТСИ. Что же вы рассказываете? Разве так рассказывают? (Прислушивается. Дрожь ее передается Нагиму.) Оказывается вы совсем не можете рассказывать истории… (Прислушивается. Гул моторов.) Вот! Слушайте. Эту историю я никому не рассказывала… (Прислушивается.) Мне было семь лет, и к нам на каникулы приехал мой двоюродный брат… Он учился в Эдинбурге, в университете… Однажды мы смеялись, играли… я сидела у него на коленях… И мы вдруг все поняли… сразу… Все!.. Он так смутился… так смутился и ушел, убежал… И уехал вечерним поездом… Как я рыдала о нем!.. Я любила только его… Всю жизнь… одного его любила! Да!..
Встает, подходит к окну, поднимает жалюзи.
БЕТСИ. Да! Только его!
Подходит ко второму окну, также поднимает жалюзи.
БЕТСИ. Его!
Распахивает двери. Гул нарастает.
БЕТСИ. Пусть все танки на свете… приползут, воя и скрежеща… к моим ногам, моему лону, твоим рукам… Пусть все самолеты мира… прилетят с хищным клекотом на праздник моего рта. Пусть… Моя рука в твоих волосах. Мои глаза в небе. Мы одни встретим их… Мы одни.
Громадная голая сцена — с колосниками, без кулис. Во все стороны разбегаются лестнички, двери, указатели, пожарные краны, старые декорации — как будто громадная рука мгновенно содрала видимость жизни и проявился тупик.
Затем вдруг падает темнота на место действия — душная тропическая ночь — проступают куски звездного неба, гул авиационных турбин вдали, огоньки самолетов совсем вдали заняты своими делами — выруливают на взлет, подруливают после посадки.
Одетая бетоном земля кажется надежней, человек стоит на ней так жестко, что кажется — чуть оттолкнется носком ноги и медленно, тяжело начнет вся планета раскручиваться, поворачивая этого человека вокруг его оси.
Одетая в белый костюм и красную блузку с черной сумочкой через плечо, входит Дини.
С другой стороны появляется Капитан. Кобура его на животе и расстегнута.
КАПИТАН. С возвращением вас, Дини.
ДИНИ (пауза). Спасибо.
КАПИТАН. О, как вас там изменили в Европе!
Дини продолжает всматриваться в Капитана, как будто в неуверенности — его ли видит?