Полукикин открывает дверь, впускает… сына.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Привет, отец.
ПОЛУКИКИН. Давно не виделись. В чем дело? Что забыл?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Как же ты приветлив однако!.. Пришел борщ снять с плиты. Ты не можешь, я тогда не подумал.
ПОЛУКИКИН. Почему не могу? Я все могу. Напрасные беспокойства, Виталий Витальевич.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Вот как… (Удивлен.) Ну и как — вкусный?
ПОЛУКИКИН. Сносный. Видишь, две тарелки съел.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Ты ел из двух тарелок?
ПОЛУКИКИН. По-твоему, я должен есть из одной? Нет, я ем по-человечески! Из двух.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. У тебя был кто-то!..
ПОЛУКИКИН. С чего ты взял? Кто может быть у меня?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Я знаю кто!
ПОЛУКИКИН. Кто?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (с печалью в голосе). Джон Леннон, отец! (Уходит.)
Полукикин проводил сына взглядом. Перебинтованный, стоит недвижим.
ПОЛУКИКИН. Нет, нет… Это моя территория! (Открывает в кладовку дверь, глядь: а там нет никого, — какой-то плащ, какие-то тряпки… Магнитофон «Астра-2»… Лежит кирпич..)
Войдя в кладовку, Полукикин Виталий Петрович закрыл дверь за собой.
Молодая женщина вышла из кухни. Удивительно похожая на Валентину Мороз она — в домашнем халате — убирает посуду.
Алла Соколова
«ЛИБЕРТЭ… ЭГАЛИТЭ…»
Комедия в двух действиях
«…Мне покоя не дает мой черный человек»
Поэт
Анетта-Лизетта — служанка и муза
Двойник
Действие первое
Комната в небольшом деревенском доме. В центре круглый стол и большое кресло с прямоугольной спинкой, слева кровать, из-под которой виден ночной горшок, справа кресло-качалка. Под столом скамеечка для ног, на столе груда бумаг, в подсвечнике догорает свеча. В кресле спит старик. Дико вскрикнув во сне, он просыпается от своего крика, недоуменно оглядывается по сторонам, явно не понимая, где он. В комнату заглядывает сонная Анетта.
АНЕТТА. Месье…
ПОЭТ. Да… Да…
АНЕТТА. Вы спите?
ПОЭТ. Нет.
АНЕТТА. Я так и знала.
ПОЭТ (раздраженно). Зачем же спрашивать? Нелепость!.. Лишь бы затеять разговор?
АНЕТТА. Мне нужен с вами разговор, как рыбе зонтик. Я покоя хочу, а вы меня будите криками.
ПОЭТ. Какими криками?
АНЕТТА. Дикими. Вы снова кричали и хохотали, а, между прочим, обещали сегодня ночью непременно спать. Как не наскучит лгать, и каждый день одно и то же?
ПОЭТ. Отлично. Продолжай.
АНЕТТА. Что продолжать?
ПОЭТ. Сочинять.
АНЕТТА. Сочинять — ваше дело, а моей природе оно противно.
ПОЭТ. Однако, иногда у тебя выходит совсем неплохо.
АНЕТТА. Вашими молитвами. (Исчезает, потом снова появляется с бутылкой в руках и ложкой.) Уж не знаю, кому вы молитесь, право не знаю… У меня на этот счет бывают страшные подозрения, потому что вы любого… право, любого можете сбить с пути. Но я не любая.
ПОЭТ (брезгливо). Я знаю. Не говори о том, что мне известно.
АНЕТТА. Вы склонны неугодное вам забывать. На мне где сядешь, там и слезешь. Если хотите сочинять, сочиняйте сами, без меня. Но я чувствую, что дело нынче не идет и лучше бы вам прилечь в кровать, — авось к утру заснете, потому что, если к вашим болячкам прибавить еще и бессонницу, то уж лучше сразу ложиться в гроб, потому что это уже не жизнь.
Пытается дать ему лекарство.
ПОЭТ. Что ты мне суешь?
АНЕТТА. Лекарство.
ПОЭТ. Какое?
АНЕТТА. Успокоительное.
ПОЭТ. Где ты взяла?
АНЕТТА. Купила у аптекаря. Не бойтесь, не отрава. Я проверяла его на себе. Отлично действует. Вы сами видите, как я собой владею. Пейте.
Он пьет, она собирается уходить.
ПОЭТ. Постой.
АНЕТТА. Стою.
ПОЭТ. Что-то я хотел узнать… Не помню.
АНЕТТА. Вспоминайте.