«На площади судят нас, трех воров…»
* * *
На площади судят нас, трех воров.
Я тоже пытаюсь дознаться – кто?
Первый виновен или второй?
Но я-то знаю, что я украл.
Первый признался, что это он.
Второй улики кладет на стол.
Меня прогоняют за то, что вру.
Но я-то помню, что я украл.
Пойду домой и разрою клад,
где жемчуг теплый от шеи твоей…
И нет тебя засвидетельствовать,
чтоб поверили, что я украл.
Плач после поэмы «Лед-69»
Заря Марья, заря Дарья, заря
Катерина,
Заря Марья, заря Дарья, заря Катерина,
свеча талая,
свеча краткая,
свеча стеариновая,
медицина – лишнее, чуда жду,
отдышите лыжницу в кольском льду!
Вифлеемские метеориты,
звезда Марса,
звезда исторического материализма,
сделайте уступочку,
хотя б одну –
отпустите доченьку в кольском льду!
Она и не жила еще по-настоящему…
Заря Анна,
лес Александр, сад Афанасий
вы учили чуду, а чуда нет –
оживите лыжницу двадцати лет!
И пес воет: «Мне, псу, плохо…
Звезда Альма,
звезда Гончих Псов,
звезда Кабысдоха,
отыщите лыжницу, сделайте живой,
все мне голос слышится:
Джой! Джой!
Что ж ты дрессировала
бегать рядом с тобой?
Сквозь бульвар сыроватый
я бегу с пустотой.
Носит мать, обревевшись,
куда-то цветы.
Я ж, единственный, верю,
что зовешь меня ты.
Нет тебя в коридоре,
нету в парке пустом,
на холме тебя нету,
нет тебя за холмом.
Как цветы окаянные,
ночью пахнет тобой
красный бархат дивана
и от ручки дверной!»
Вечные мальчишки
Его правые тротилом подорвали
меценат, «пацан», революционер
Как доверчиво
усы его
свисали,
точно гусеница-землемер!
Это имя раньше женщина носила.
И ей кто-то вместо лозунга «люблю»
расстелил четыре тыщи апельсинов,
словно огненный булыжник на полу.
И она бровями синими косила.
Отражались и отплясывали в ней
апельсины,
апельсины,
апельсины,
словно бешеные яблоки коней!..
Не убили бы… Будь я христианином,
я б молил за атеисточку творца,
чтобы уберег ее и сына,
третьеклашку, но ровесника отца.
Называли «ррреволюционной корью».
Но бывает вечный возраст, как талант.
Это право, окупаемое кровью.
Кровь «мальчишек» оттирать и оттирать.
Все кафе гудят о красном Монте-Кристо…
Меж столами, обмеряя пустомель,
бродят горькие усищи нигилиста,
точно гусеница-землемер.
«На суде, в раю или в аду…»
* * *
На суде, в раю или в аду,
скажет он, когда придут истцы:
«Я любил двух женщин как одну.
Хоть они совсем не близнецы».
Все равно, что скажут, все равно!
Не дослушивая ответ,
он двустворчатое окно
застегнет на черный шпингалет.
Отцу
Отец, мы видимся все реже-реже,
в годок – разок.
А Каспий усыхает в побережье
и скоро станет –
как сухой морской конек.
Ты дал мне жизнь.
Теперь спасаешь Каспий.
Как я бы заболел когда-нибудь,
всплывают рыбы
с глазками как капсюль.
Единственно возможное
лекарство –
в них воды
Севера
вдохнуть!
И все мои конфликтовые
смуты –
«конфликт на час»
пред этой, папа, тихою
минутой,
которой ты измучился сейчас.
Поможешь маме вытирать тарелки…
Я ж думаю: а) море на мели,
б) повернувшись, северные
реки
изменят вдруг вращение
Земли?
в) как бы древних льдов не растопили…