Выбрать главу
Эмигранты селились в Зимнем. А России сердце само – билось в городе с дальним именем Лонжюмо.
3
Этот – в гольф. Тот повержен бриджем. Царь просаживал в «дурачки»… …Под распарившимся Парижем Ленин    режется        в городки! Раз! – распахнута рубашка,   раз! – прищуривался глаз,   раз! – и чурки вверх тормашками – рраз!
Рас-печатывались «письма», раз-летясь до облаков, – только вздрагивали бисмарки от подобных городков!
Раз! – по тюрьмам, по двуглавым ого-го! – Революция играла озорно и широко!
Раз! – врезалась бита белая,  как авроровский фугас –   так что вдребезги империи,    церкви, будущие берии – раз!
Ну играл! Таких оттягивал «паровозов»! Так играл, что шарахались рейхстаги в 45-м наповал!
Раз!.. …А где-то в начале века человек, сощуривши веки, «Не играл давно», – говорит. И лицо у него горит.
4
В этой кухоньке скромны тумбочки, и, как крылышки у стрекоз, брезжит воздух над узкой улочкой Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается, и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский, Мари-Роз,
прислоняюсь к прохладной раме, будто голову мне нажгло, жизнь вечернюю озираю через ленточное стекло,
и мне мнится – он где-то спереди, меж торговок, машин, корзин, на прозрачном велосипедике проскользил,
или в том кабачке хохочет, аплодируя шансонье? или вспомнил в метро грохочущем ослепительный свист саней?
или, может, жару и жаворонка? или в лифте сквозном парит, и под башней ажурно-ржавой запрокидывается Париж –
крыши сизые галькой брезжут, точно в воду       погружены, как у крабов на побережье, у соборов горят клешни,
над серебряной панорамою он склонялся, как часовщик, над закатами, над рекламами, он читал превращенья их,
он любил вас, фасады стылые, точно ракушки в грустном стиле, а еще он любил Бастилию – за то, что ее срыли!
И сквозь биржи пожар валютный, баррикадами взвив кольцо, проступало ему Революции окровавленное лицо,
и глаза почему-то режа, сквозь сиреневую майолику проступало Замоскворечье, все в скворечниках и маевках,
а за ними – фронты, Юденичи, Русь ревет      со звездой на лбу, и чиркнет фуражкой студенческой мой отец на кронштадтском льду,
папа, это ведь несмертельно? Папа, как ты в годах глухих? Мы родились от тех метелей, умираем теперь от них.
Вот зачем, мой Париж прощальный, не пожар твоих маляров – вижу стартовую площадку узкой улочки Мари-Роз!
Он отсюда мыслил ракетно. Мысль его, описав дугу, разворачивала парапеты возле Зимнего на снегу!
(Но об этом шла речь в строках главки 3-й, о городках.)
5
В доме позднего рококо спит, уткнувшись щекой в проспекты, спит,   живой еще, невоспетый Серго,
спи, Серго, еще раным-рано, зайчик солнечный через раму шевелится в усах легко, спи, Серго,
спи, Серго, в васильковой рубашечке, ты чему во сне улыбаешься? Где-то Куйбышев и Менжинский так же детски глаза смежили.
Что вам снится? Плотины Чирчика? Первый трактор и кран с серьгой? Почему вы во сне кричите, Серго?!
Жизнь хитра. Не учесть всего. Спит Серго, коммунист кремневый. Под широкой стеной кремлевской спит Серго.