А потом стручки засыхали, довольно скоро на таком палящем солнце. Они становились коричневыми, скрюченными… И всегда было жалко, что всё так быстро проходит – от цветов до сухих, чёрных стручков… Было грустно.
СТАРЬЕВЩИК
В моём детстве ещё были старьевщики. По дворам ездила лошадка, запряжённая старой, скрипучей телегой, заваленной доверху всяким тряпьём, и старик-старьевщик хрипло кричал… Что он кричал?… Ну, чтобы жильцы несли ему ненужное старьё.
И мы, дети, бежали к своим мамам и бабушкам выпрашивать какую-нибудь старую кофту, или юбку. Ну, хоть что-нибудь! И тащили свою добычу старьевщику. И он с удовольствием всё брал. А в награду давал нам прыгучие, яркие мячики на резинке. Мячики были из разноцветной, блестящей бумаги, опутанные для прочности толстой, грубой ниткой, а внутри набиты ватой и крошечными лоскутками. Очень простая, но очень желанная игрушка моего детства. Мы эти мячики просто обожали!
И вот, мальчишки и девчонки нашего двора несколько дней ходили с весёлыми, пёстрыми мячиками, прыгающими на упругих резинках. А потом резинки рвались, и мячики куда-то укатывались…
А куда уезжал старьевщик со своим добром, и зачем оно ему было нужно, нам было неведомо. Это была загадка, которая так и осталась неразгаданной…
А ЕСЛИ БЫ ЭТО БЫЛА ПУСТЫНЯ?
Были с мамой в кино. Смотрели «Последний дюйм».
Удивительная история про мальчика и его отца-лётчика. Про то, как они вдвоём летали на маленьком самолёте на пустынный берег океана. И там отец делал подводные съёмки акул, и акулы его очень сильно поранили. И мальчику, чтобы спасти отца, надо было поднять в воздух самолёт и долететь до города… И он долетел! И надо было посадить самолёт на ночном аэродроме – это было самое трудное. Даже взрослые, опытные лётчики иногда разбиваются при посадке. С этого как раз начинался в фильм – с того, что разбился при посадке какой-то лётчик. Так что последний дюйм – он самый трудный и опасный… Но мальчик справился и с этим! Он посадил самолёт. Он спас своего отца.
Этот фильм произвёл в моей душе настоящий переворот. Мне открылась потрясающая вещь. Я поняла, что могу участвовать в лепке себя. Я могу воспитывать свою волю. Я могу изменить в себе то, что мне в себе не нравится.
Мальчик в фильме был чем-то похож на меня. Во-первых, он так же, как я, обожал своего отца. Во-вторых, его, как и меня, сильно укачивало, и когда они летели с отцом к океану, ему было плохо во время полёта, и суровый отец из-за этого его презирал. В-третьих: мальчик, как и я, с трудом переносил жару и сильно страдал от жажды. Он тоже не обладал особой храбростью. И при этом с ним произошла такая удивительная история!
А я была и вовсе трусихой. Чего я только в своей жизни не боялась!… Я боялась темноты, крыс, собак и бабушкиных рассказов про «штабеля трупов». Боялась землетрясений, зубных врачей, вызовов к доске и когда в магазине нужно говорить длинную фразу. Боялась сильно раскачиваться на качелях, боялась летящих по дороге машин и глубокой воды. Кроме того, панически боялась строгости в голосе взрослых. Моя мама жаловалась Мишкиной маме: «У нашей Ленки глаза всегда на мокром месте». И это действительно было так. Только бабушка скажет: «Иди сейчас же пить молоко!» – у меня тут же слёзы. Только мама скажет строго: «Лена!», или «Ленка!» (а не ласково: Леночка) – тут же глаза мои полны слёз… Только учительница в школе глянет строго в мою сторону – я уже кусаю губы и щиплю под партой больно руку, чтобы не расплакаться при всём классе… Это было бы ужасно – расплакаться при всех… Ещё я боялась молчания Фёдора. Он как-то очень тяжело молчал и почти никогда со мной не говорил, и от этого его молчания у меня всегда что-то неприятно сжималось внутри… Ещё я жутко боялась запаха валерьянки, боялась, что мама или бабушка могут умереть… А на самом дне души лежал мой самый потаённый страх, который я старательно прятала даже от самой себя: я боялась, что никогда больше не увижу отца…
Так что моя весёлая и беззаботная (снаружи) жизнь на самом деле была сгустком внутренних страхов, о которых я, к тому же, никому не могла сказать. Только про мой страх речи было известно окружающим. И он был предметом неприятных для меня обсуждений (мамы с бабушкой, мамы с тётей Любой, мамы с учительницей).
Местом зарождения и обитания многих моих страхов был мой собственный дом. И самые близкие люди, которых я любила. Другие страхи поджидали меня в школе и в магазине. Меньше всего страхов было на улице, во дворе. Когда мы играли с Мишкой, я вообще забывала обо всех своих страхах! По крайней мере, они отодвигались куда-то далеко и не мешали мне радоваться жизни. Но домой, в школу и в магазин я всегда шла с внутренним, неприятным трепетом…