Сколько раз я сталкивался с неразрешимыми проблемами, слушая, как старцы общаются на своем особом языке, тогда почти непостижимом для меня! Мне вспоминается рассказ аввы Аммона о том, как он пошел за аввой Антонием, направившимся в пустыню, удаленную от местопребывания других отшельников. Придя на место, авва Антоний обратился к Богу с молитвой: «Боже, пошли мне Моисея, чтобы он меня научил сему слову Писания». «Я услышал голос, говоривший со святым Антонием, — пишет авва Аммон, — но силы слов не постиг».
Насколько отличаются слова старцев от иных речей, особенно речей века сего! Слова отцов, основанные на собственном опыте, являются избранным и благословенным семенем, в то время как внешние рассуждения на духовные темы, идут ли они от природной одаренности или же от воспитания и образования, напоминают, согласно словам великого Григория Нисского, ложное чадотворение дочери фараона. Будучи бесплодной и не имея возможности родить собственное дитя, она похитила честь материнства у другой женщины.
Я не отрицаю, что дар красноречия, а также знакомство с грамматикой и другими благами образования необходимы для точности и ясности выражения. Но если требуется выразить духовные размышления и переживания в их особенном виде, когда речь идет именно о их деятельной и созерцательной основе, то автор, пусть даже несведущий в филологии, но простым языком описывающий собственный духовный опыт, будет несравненно предпочтительнее ораторов и мудрецов века сего, не обладающих опытом подобных таинств и переживаний.
Этим духоносным старцам зачастую свойственна не только простота выражения, которая, возможно, является следствием отсутствия внешней образованности, но и немногословие и лаконичность, связанные со стремлением в немногих словах соединить много мыслей. Должен признать, что в юные годы это причинило мне ущерб, ибо я, не будучи знакомым с этой их манерой, упустил немало благоприятных возможностей получить пользу. Дух кротости и любви к безмолвию сопутствовал жизни этих блаженных старцев, заставляя их следовать лаконичному образу выражения при разговоре на любую тему. Если же я в своей наивности и неопытности не понимал этого, они избегали повторять одно и то же по многу раз, чтобы не вызвать возражений или ропота. Какая деликатность обращения! Они заставляли человека признать, что «блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими»[249] и хотя и не повторяли своей заповеди из чувства деликатности, однако же не отказывались от нее, оставаясь, таким образом, неизменно бескомпромиссными в отношении буквы и смысла духовного закона, без которого не может быть никакой духовной жизни.
Главная жизненная забота блаженных старцев определялась речением Господа, Который возлагает на монаха, как и на всякого верующего, долг самоотречения. Вступление верующего в Небесное воинство начинается с этой ступени, и не случайно Господь подчеркивает: «Тот, кто не отвергается себя и не возненавидит душу свою, не является Моим учеником»[250]. Старцы познали наделе, благодаря как собственному огромному опыту, так и опыту своих старцев, которым они верно служили, что все сооружение «мерзости запустения», которое и является и называется «ветхим человеком», состоит из эгоизма. Такова вся сущность грешной личности, весь состав извращенных и противоестественных стремлений и действий омертвелого и смертного человека. Потому‑то они были безжалостны ко всему, в чем содержались и скрывались частички этого «эго», и, осуществляя курс лечения этой болезни, проявляли неотступное самоотречение. Блаженные старцы, будучи подлинными учениками древних отцов, знали, что лишь тот человек, который «отвергается себя» и «ненавидит душу свою», исполняет первую и главную из Господних заповедей. «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную»[251].
Через призму этого можно увидеть объяснение тому, почему эти преподобные подвижники сами неослабно соблюдали свой строгий распорядок, не допуская ни малейших уступок, хотя к моим немощам часто проявляли снисхождение. Будучи опытными и проницательными аналитиками, они знали не только глубины сатаны, но и всю глубинную сущность его деятельности, которая является грехом. Это прекрасно сформулировал святитель Иоанн Златоуст, один из трех светильников нашей Церкви, сказавший, что «диавол есть грех». Они знали, что тайным убежищем и укрытием для главного зла является эгоизм, настоящая сущность и имя которого — самолюбие, и потому пытались выставить против него самую крепкую оборону. Подогревая посредством веры жар Божественной ревности, они считали самоотречение своим неизменным долгом, так что все их стремление было направлено к одной главной цели — подчинить все свои помышления «послушанию Христову»[252]. В том, что касалось исполнения внешних обязанностей деятельной жизни, они подчиняли себя рамкам предписаний и уставов, которые соблюдали с такою точностью, какая только могла быть достигнута, даже когда это уже становилось навыком и привычкой. Когда я со своей тогдашней юношеской наивностью спрашивал, для чего нужно такое упорство в отношении уставных предписаний, они кротко отвечали, что когда Бог создал разумные существа, то первым, чего Он от них требовал, было точное соблюдение данных им предписаний и заповедей. Они же, пока в точности исполняли все это, сохраняли свое достоинство и пребывали с Богом, но едва преступили заповедь, погибли и все создание увлекли в тление. Поистине, сколько мудрости в духовном опыте и суждениях старцев!