Соседи говорят, что строители приходили, ремонт делали, но не закончили. Бесплатно — ремонт? Не надо в милиции работать, чтобы догадаться, что это ложь и криминал чистой воды.
Я‑то вижу, что они видят труп, когда глядят на мою старую раковину, на полу. Они видят, что это человек лежит, что тут человека убили. Они на него смотрят, на труп. Какая раковина! И вы, и я прекрасно знаем, что это лежит на полу, что здесь произошло убийство. Повел их в комнату, подвел к недоклеенным обоям, указал на пятна крови.
Менты вызвали теток из домоуправления, и те стали кудахтать, что я развел антисанитарию, представляю угрозу здоровью соседей и здоровью их детей. Менты поглядывают на меня, понимая, что логики здесь нет. Чтобы в наше-то время к человеку направили бригаду, чтобы ему бесплатно ремонт в квартире сделали. Раковину на кухне заменили, обои стали клеить. Не успели они!
Я состою на учете, как творческая единица, деятель культуры. Являюсь членом академии киноискусств. По идее могли бы сделать ремонт. Но. Откуда взялась кровь, которую они выдают за краску? Зачем стилизовать кровь под краску, под живопись, под деньги?! Они узнают, когда я ложусь в больницу или уезжаю из города, и спешат сделать мне ремонт, чтобы я был счастлив, когда вернусь? Почему же они всякий раз начинают ремонт — но бросают, исчезают, как воры, растворяются в воздухе, как только я возвращаюсь домой?
Мое членство в академии ничего ровным счетом не значит. Никакой ценности как творческая единица я не представляю уже давно. Я заболею, перестану выходить из дома — и никто не спохватится, кроме тех, кто сюда придут, чтобы меня убить. Найдут мой труп с наглой еврейской улыбочкой на лице. Посудите сами, как все деградировало вокруг нас, если такие люди, как я, становятся академиками.
Я замечательно себя чувствую, хорошо питался в больнице, проголосовал за Медведева. Не жалею. Делал это искренне. Хотя медперсонал следил, чтобы голосовали за Медведева, я делал только то, что хотел. Слышал краем уха, как наши медсестры говорили между собой, что у Медведева есть дочь, даже две дочери. Значит, ебался. Точно ебался. Фамилии девочек: Медведевы. И я тоже решил под Медведева покосить, голосовать за Медведева. За фамилию: Медведев. Голосовал, как велели — но не потому что велели: это был мой выбор. Я не виноват, что он совпал с требованием медперсонала. Но если говорить о политике, то Медведев мне нравится, даже больше Путина. Он уже потихоньку начал исправлять ошибки, которые совершил Путин. Но что случилось в моей квартире, пока я готовился голосовать? Под потолком, на том месте, где люстра должна висеть — висит маленький плюшевый медвежонок, привязанный к пустому патрону. Когда уезжал в больницу — никакого медвежонка не было.
Видите медвежонка?! Он прекрасно адаптировался в моем доме. Подойдите, дотянитесь до него. Потрогайте медвежонка. Сыплется? Я знаю, что из него сыплется! Наркотик. В него спрятали наркотик. Стоит его потрогать — наркотик сыплется: порошок. Медвежонок и есть Медведев. Маленький плюшевый медвежонок.
Бог-отец
Я только на антибиотиках сидел, когда в отделение внесли стопки чистых глаженых пижам, велели переодеваться. Всем. Переоделся. Повели голосовать за Медведева. Проголосовал спокойно за Медведева. Выписался. Возвращаюсь домой, вижу: мои старые обои сорваны, но не везде. На тех, что не успели сорвать, кровь осталась. Я уже показывал. Вот кровь. И вот кровь. Должна была быть моя кровь. Сначала — была моей, пока убивали меня. Но, сколько меня ни убивали, они работали на меня. Каждый раз, когда они приходили и убивали меня, выходило так, что вместо этого они делали мне ремонт. Начинали убивать меня, но убивали кого-то другого, чей труп лежит на полу под видом снятой раковины. На это место, где его убили, бросили раковину. Получалось, что каждый раз они убивали меня, но работали на меня; а я отдыхал себе спокойно в больнице. Спал целыми днями, кушал, поправлялся.
Начинают меня убивать, калечить, ломают мне ноги — и вдруг видят, что меня дома нет. Вместо того, чтобы меня калечить, они делают мне ремонт, меняют сантехнику. Поняв, что это не я, они уже не могли прекратить работу, им надо было смыть следы своего злодеяния. Провели дезинфекцию места, мазали, брызгали, сорвали почти все старые обои с моими символами, записями. Пустили пыль в глаза — дескать, ремонт идет. Сами же развели бурную деятельность, а потом куда-то испарились.