— Индийский.
— Привозят его на транспорте?
— На транспорте.
— Откуда идет транспорт? Откуда, я спрашиваю, идет транспорт за индийским чаем?!
Чтобы не злить его, я сказал, что из Индии. Из Индии — так из Индии.
— Хочешь в Индию?! Идешь, садишься тайком на транспорт, идущий в Индию за чаем, забираешься в темное местечко, чтобы тебя никто не видел. Закрываешь глаза. Просыпаешься в Индии…
Я все рассказал этой кагэбистке. Потому что испугался ее фамилии: Огурцова. Мужская фамилия приняла женский род. Огурцовым был ее отец, отец ее отца. Огурцов — был такой герой войны 1812 года, гусар, друг Дениса Давыдова. Много Огурцовых. Поручик, капитан, рядовой — все Огурцовы, русские герои Огурцовы.
Перекличка идет:
«Огурцов!»
«Здесь».
Дают боевое задание.
«Огурцов!»
«Есть».
А тут — Огурцова. Был мужчина — Огурцов. Стала женщина — Огурцова. Так люди о девочках маленьких говорят: «Да, это наша Огурцова. Огурцовская дочка!» Ничего страшного, казалось бы. Маленькая веселая девочка. Но она растет. Из нее не просто огурцовская дочка вырастает. Она становится Огурцовой. Тут уже не до смеха. Сама говорит: я — Огурцова. Если в это вдуматься — хочется бежать в церковь и пить большими глотками святую воду.
Записка
Становится не по себе, когда подумаю, что у Наташки Брусникиной сын — герой России, бил чеченских бандитов. Смотрел на его фото Интернете на «одноклассниках». Здоровенный русский парень. Красавец. Мученик за веру. Когда я с его девятилетней матерью за одной партой сидел, мой взгляд на уроках часто обpащался вниз на ее Брусникинские ножки, но не шел дальше, под юбку, боялся что-то не то увидеть. Теперь, понимаю, чего я боялся. Я боялся увидеть его — этого спецназовца, православного, красивого, сильного парня. Когда он родился, Наташка записала его на свою девичью фамилию почему-то: Брусникина.
Герой России, посмертно причисленный московской патриархией к лику святых, спецназовец Брусникин уже тогда скрывался в шаловливых ножках своей девятилетней матери. Брусникин: мученик за веру. Во время уроков Наташка Брусникина шевелила ножками, чтобы я не отвлекался и смотрел только туда, думал только о ней и о нем. Я его видел, но не понимал, что я вижу.
Брусникина написала мне, что у нее волосики на письке растут. Я написал: у меня тоже. Она пишет: у тебя какой длины? Отвечаю: такой. Рисую маленькую закорючку. Она в ответ рисует свой волосок. Этот волосок и был он — Брусникин, герой, мученик, верный сын России. Она нарисовала его мне, когда нарисовала свой волосок на пизде. «Что написано пером — не вырубишь топором».
«Самадева»
У моей соседки, она на втором этаже живет, еще недавно были два взрослых молодых сына. Она ими гордилась. Но один покончил собой из-за девушки, другого убили при невыясненных обстоятельствах; а перед этим еще изуродовали, изуродовали лицо. Хорошие были парни — эти ее сыновья. Меня никогда не трогали, не обижали.
Прошло два месяца после смерти второго сына. Она заставила себя умыться и сделать в квартире уборку. Когда выносила мусор, я увидел, как она постарела. За два месяца превратилась в столетнюю старуху, в саму смерть. Взяла двух кошек с той самой помойки, о которой я вам уже рассказал. Прошло немного времени, и у нее в квартире стало жить что-то около сотни помоечных кошек и пяток бездомных собак. Животные жили с ней вместо двух покойных сыновей. Соседи испугались, что в доме заведется зараза; вызвали бригаду спасателей, всех кошек и собак у нее отняли и куда-то дели, чтобы они не вернулись обратно. Я видел ее, когда она снова осталась одна. Очень долго не мылась, не ела. Потом снова что-то заставило ее жить, навести в доме порядок — что? Я не понимал, как она еще жива, почему не покончит собой. Что она здесь делает? Дети, которых нет — разве они могут заставлять ее жить? Когда у человека непонятно откуда берутся силы и непонятно зачем заставляют жить — это животные появляются и адаптируются в доме? Подселяются в виде беспризорных детей, бродяг. Она увидела на той самой помойке за домом двух не таких старых бродяг. Я подумал: своих покойных сыновей она тоже нашла на помойке; а ее животные жили с ней всегда — и были изуродованы соседскими детьми, уничтожены живодерами, или сами ушли из жизни, перестали быть животными. Она ушла из дома и впустила туда этих двух бродяг, двух призраков жить. Я решил сломать газовую трубу и взорвать весь дом. Вопрос был в том: оставлять самого себя и живых или нет? Потрепанная «Самадева» валялась на полу, смотрела на меня снизу, как животное на хозяина, мол: «Говори, что делать будем? Кто в доме хозяин: я или ты?» К этому времени в подъезде прорвало канализацию. Я живу на самом нижнем этаже. Соседское дерьмо залило мой пол. Я схватил книгу и попробовал устроиться на диване, с книжкой, как положено. Но понял, что это неразумно. Находиться в доме было нельзя, по улицам ходить — тоже неловко. Продукты питания покупать не на что. Тем более, скоро выборы президента РФ. И я отправился ненадолго в пятую психиатрическую больницу.