Неподалеку от нас находится институт охоты и рыболовства. Мы убиваем и приручаем животных. Мы понимаем диалектический материализм с точки зрения труда: производственные силы, производственные отношения и т. д. Следовательно, нашей корыстной целью остается возвращение к рабству. Именно к рабству. Если применить законы диалектического материализма к охоте и рыболовству, то всеобщее лукавство будет очевидно.
Недавно я узнал, что в семье Чарльза Мэнсона люди обедали после собак. Потому что собаки лучше. Чарльз Мэнсон родился в женской тюрьме. Сейчас он отбывает свое пожизненное заключение. В 2009 году исполняется сорок лет, как он сидит за убийства, которых не совершал. Потому что пожизненный срок он получил еще до своего рождения: родился на этот свет. И будет жить, пока не умрет. Так вот, в его хипповской семье собаки кушали первыми, потому что они лучше.
Пустой кошелек
К нам в отделение поступил серийный убийца из спецпсихушки; пробыл там два года. Пошел на поправку, перевелся на общий режим, в обычную психушку. Он убивал самых разных людей, потому что, говорит, душу искал, бессмертие хотел людям принести. Но из них вместо души всякая хреновина шла. Никакой зацепочки за потусторонний мир! И этот детина пришел к печальному выводу, что если она и существует — бессмертная душа — то это она хуячит, убивает, калечит, поправляет людей.
И правда — есть ли она: душа, бессмертная душа? Или человек — только с виду человек? Но, по сути — так, говно на палочке?!
Этот детина искал некие деньги, но каждый раз находил пустой кошелек со всяким мусором. Душа — это длинная фраза. Он не находил длинной фразы. Все какие-то мелкие, рваные «ох» да «ах». А потом и они куда-то испарялись. Нет человека. Может, его никогда здесь и не было. И души никакой нет. Душа — это скорее место, где детина убивал и видел, как он убивает. Только когда он убивал, он видел душу. Но самой души нет. Откроешь кошелек — а он пуст. Денег нет, или они хорошо и надежно спрятаны.
Хозяева
Костюженская психиатрическая больница под Кишиневом была названа именами двух маленьких детей, мальчика и девочки: Кости и Жени. Они были детьми одного русского помещика. Маленьким Косте и Жене казалось, что их едят живьем. Тогда как их вроде никто не ел и не собирался съесть. Тем более живьем. Но они постоянно плакали, боялись, держались за ручки. Они вместе переживали одни и те же галлюцинации страшной боли, как будто их, правда, едят. Братик и сестричка терпели эту боль вместе. Их разлучали — но они все равно в одно и то же время испытывали страх и страшную боль. Отец не знал, как помочь своим любимым детям. Врачи из-за границы, народные лекари, старцы и колдуны занимались ими — и все впустую. Дети полностью сошли с ума. Тогда отец построил для них, только для них одних — детскую психиатрическую больницу. Это была их психиатрическая больница, их детский мир. Но после смерти отца к ним стали подселять других больных детей, а потом взрослых сумасшедших мужчин, женщин, стариков. Больница расширялась, строилась, росла. Дети тоже росли. В какой-то момент брат и сестра перестали чувствовать, что их едят. Но они уже не ощущали себя таки ми же детьми, как все. Они знали, кто их ел. Знали, что тело съедает душу. Не забывайте, что они проживали на земле графа Дракулы — во всяком случае, по соседству с его землей. Их личный детский сумасшедший дом, похожий на крепость, на сказочный замок, который отец подарил только им двоим, превратили в проходной двор, в коммунальную квартиру. К ним подселили целый народ. Их разрешения никто не спрашивал. Они были еще детьми, когда оказались в одном отделении, в общей палате с другими больными детьми. Маленькие Костя и Женя не могли отойти друг от друга. Они почти неподвижно сидели на койке, держась за руки, и прекрасно понимали, что происходит в их доме, в их королевстве и в мире. Они так ни разу и не покинули этого дома и прожили в этой психиатрической больнице безвылазно почти до конца двадцатого века, до глубокой старости. Прожили очень долгую жизнь и умерли, как в сказке, в один день. Они жили в своем фамильном сумасшедшем доме, который построил для них отец. Они были хозяевами…
Работа
Руки не могут без работы. Начинается все со страданий, с боли в руках. От страданий ломит руки, а потом берешь молоток или другой инструмент. И работаешь.
В данной ситуации быть собственности не может. Сама ситуация быть собственностью не может. Никакой собственности здесь нет и быть не может. Поэтому Бог есть.