Конечно, против думающего человека существует заговор; заговоры возникают непроизвольно, в том числе со стороны детей. Люди могут даже не знать, что состоят в общем сговоре против меня или другого человека, похожего на меня, кто осмелился удостовериться или не удостовериться в реальности такого мира, как этот. Поэтому, чтобы таких людей, как я, было как можно меньше, чтобы картина мира оставалась на замке, все здесь проходит через бесконечные росписи. Мир, каким его заставляют видеть, скреплен исключительно этими миллиардами росписей, заполненными графами в паспортах и анкетах. Без канцелярии он бы просто развалился — мы бы увидели другой мир, в котором была бы своя канцелярия, люди бы удостоверяли свои персоны, расписываясь не красной, психической кровью. Но они все равно ставили бы свои закорючки и росписи, но только в голове заполняли анкеты, бюллетени. Сегодня им раздали одни карты для игры, завтра другие раздадут. Я никогда не смогу играть и думать по таким картам, потому что это преступление по отношению к себе самому, как человеку разумному.
Учитель физики в школе, когда я не соглашался с каким-нибудь законом, начинал проверять его на мне. Все девочки в классе этого ждали: когда на мне начнут что-то проверять. Когда я выступил против законов электричества, он стал на глазах у всего класса пропускать через меня электрический ток. Но он меня не убедил. Не могут ветряные мельницы победить Дон Кихота.
Конечно, всем было весело. Смех в классе служил мне декорацией; о такой декорации можно только мечтать. Когда сила электрического тока вызывала судороги, я принимал у себя бога Диониса, не поставившего своей подписи ни под одним человеческим соглашением, потому что знал им цену.
Раньше я ходил на выборы, но сам не голосовал, смотрел, как голосуют другие, подписи ставят. Пришел на избирательный участок по месту жительства, показал паспорт — позволил в себе удостовериться. Удостоверились. Графа в паспорте такая-то, графа в паспорте такая-то. Но все привязано к графе о временной прописке, регистрации. Это и есть графа: смерть. Привязка к ней идет. Графа, где ставится роспись. Когда человек расписывается, он удостоверяет свою смерть. Потому что больше всего человек хочет, чтобы его оставили в покое, чтобы со стороны канцелярии к нему не было вопросов, претензий, чтоб не к чему было придраться.
Графа: смерть. Графа: роспись. Удостоверил свою смерть. Удостоверил свою роспись. И этой своей росписью голосуешь на выборах, отдаешь голос. У нас отсутствует такой понятийный аппарат, чтобы на эту тему говорить. Не можешь ничего сказать, словно тебя отключили от твоего речевого аппарата. Как покойник ничего не может сказать: за что с ним так поступают, моют, одевают, закапывают, хлеб на стакан с водкой кладут.
Когда буду снимать следующий фильм, грамотно смогу подойти к проблеме. Раньше я людей снимал, как полуфабрикаты. Люди и есть полуфабрикаты. Я не знал, как с этим поступить, с чем это кушать. Сейчас, я это грамотно смогу снять, чтобы был тонкий подход: что откуда взялось, откуда берется ребенок, что такое ребенок. В начале 21‑го века, по их исчислению, считается дурным тоном задаваться подобными вопросами.
Серебряный век: олигофрения и смежные формы
На днях показал Жене Головину свои любимые книги «Олигофрения и смежные формы», «Лица больных». Он внимательно пролистал обе книги. Посмотрел все картинки и сказал, что вся его жизнь прошла среди таких людей: «Раньше позвонишь в какую-нибудь коммуналку, в любую квартиру — дверь тебе откроет человек именно с таким лицом, как здесь. Лицо больного лимфогранулематозом, увеличенные зачелюстные узлы, лицо квадратное, больной не сознает тяжести болезни, мимика самодовольства. Или вот такое лицо было почти в каждой квартире, открывало дверь: лицо с явлением насильственного смеха на лице, возникающего помимо желания больного…» Я понял, в чем тут дело. Оказывается, в пору Жениной юности в 50‑е, 60‑е годы людей с такими лицами было много; их можно было видеть на каждом шагу, на улицах, в магазинах, в кино. Я подумал: ему больше повезло, чем мне. Он застал серебряный век: он среди таких людей жил. Я же могу на них только смотреть в медицинских книгах. И завидовать.
Анатомический атлас
Никто ничего дельного пока не сказал по поводу того, откуда мы беремся, откуда дети берутся. Я задал этот вопрос Жене Головину, он сказал, что не знает. Сказал, что ничего не понимает в детях. Я напомнил, что у него дочь есть: Ленка Головина. Она-то откуда-то взялась, когда маленькой была? Женя прижался, что никогда на эту тему не думал. Что тогда говорить о других, если даже у Головина не нашлось времени подумать, откуда взялась его дочь.