— Выходит, мы были правы… — тихо сказал Луцык.
— У вас уже что-то проявилось?
И Луцык рассказал председателю про Остапа и Джей.
— Надо было про товарища режиссера раньше сказать, я бы его в Маяковке оставил, — вздохнул Лаптев. — Человека с таким даром нужно беречь как зеницу ока.
— Да как-то выпало из головы, — покаялся Луцык.
Тем временем дядя Франк перевел дух, взял Гюрзу под мышки, положил ее на скамейку:
— Вот спасибо тебе огромное, Сергей Леонович, выручил. Ничего в этой жизни не боюсь, окромя бабьего воя. Чего только не прошел, разное видел: и воевал, и сидел в тюрьме, но что такое ад, понял лишь когда женился. Моя стерва такие скандалы закатывала, хоть в петлю лезь. И точно полез бы, если бы меня не похитили и не отправили сюда.
— Надо ее в лазарет отнести, пускай пока там полежит, — распорядился Лаптев.
— Я бы тоже прилег, — сказал Кабан. — Что-то неважно себя чувствую.
— Бери эту вашу истеричку, и шуруйте в лазарет. Скажите, что я велел выделить вам два спальных места.
— Кстати, что тебе врач сказал? — спросил Луцык у Кабана.
— Буду жить. Травки прописал пить.
— Что еще за травки? — оживился писатель.
— Лечебные, а не те, о которых ты подумал.
— Ясно.
— А знаешь, какая кликуха у тутошнего лепилы?
— Не-а. Откуда мне знать?
— Кеворкян!
— У коммунаров отменное чувство юмора!
Луцык повертел в руках хлебную лошадку. Поделка получилась очень красивой. Хоть сейчас на выставку!
«А ведь я отродясь ничего не лепил», — подумал Луцык и заржал как конь.
Луцык, Джей и Лаптев прогуливались по пыльным улочкам. Председатель живописал новоприбывшим прелести жизни в трудовой коммуне. Все, мол, у них хорошо. Даже замечательно. Каждый работает на общее благо. Мастера на все руки имеются. Из двухсот коммунаров большинство — молодежь, многие родились уже здесь. Все умеют читать и писать. Питаются в столовке, три раза в день…
— А я где-то читал, что в коммунах процветает свободная любовь, — встрял Луцык.
Главный маяковец насупился:
— Вообще-то мы за традиционные семейные ценности.
Джей многозначительно зыркнула на своего товарища, интересующегося не тем, и попросила вернуться к рассказу.
— Раз в месяц у нас проходит народное собрание — сходка, — продолжил Лаптев. — Там решаются важнейшие вопросы жизни коммуны: посевные, сбор урожая, ремонт, строительство, охрана общественного порядка…
— А менты у вас есть? — спросила она.
— Чего нет, того нет. Но имеются добровольные дружинники.
— А как обстоят дела с преступностью?
— Воруют, — вздохнул Лаптев. — И пьют, а еще и иногда дерутся. Крамольников мы наказываем трудовой повинностью, в особых случаях изгоняем из коммуны. Иногда бывают стычки с урками из Алькатраса, но в последнее время они редки.
— А как насчет культурной сферы?
— В поселковом клубе есть библиотека и видеосалон. По субботам кино крутят.
— Ого! Откуда дровишки?
— Лет восемь назад прибыл контейнер, а там была видеодвойка и штабеля видеокассет.
— А электричество где берете?
— Наш клуб оснащен солнечной электростанцией.
— Тоже подарок небес?
— А вот это уже, что называется, «мэйд ин Карфаген». Есть у нас тут один кулибин по кличке «Левша». Живет отшельником в семи километрах от Маяковки. Из дерьма и палок может собрать «Наутилус». СЭС мы у него купили.
— А чем расплачиваетесь?
— Бартер. Очень уж он самогонку котирует.
— У вас же сухой закон!
— Сухой. Как пустыня Гоби! Самогонку мы производим исключительно для технических и медицинских целей. А за незаконное изготовление алкогольной продукции строго караем, вплоть до изгнания из коммуны.
— А за пьянку какое наказание?
— Если уличили в распитии зелья, то наказание в виде исправительных работ.
— А если не уличили?
— На нет и суда нет.
— Значит, бухать втихаря можно?
— Заметьте, я этого не говорил.
— Какой-то странный этот ваш Левша, — проговорил Луцык.
— Почему же? — спросил председатель.
— «Наутилусы» собирает, а элементарную самогонку не может выгнать.
— Приготовить качественный самогонку — целое искусство! Не каждому дано! А про «Наутилус» — это я образно выразился.
По пути им то и дело попадались местные жители. Каждый был занят каким-нибудь делом.
Проехала повозка, запряженная осликом.
— Муку везет на пекарню, — пояснил Лаптев.
Подбежал мальчишка, весь в пыли. Он уставился на Луцыка любопытным взглядом.
— Держи, — писатель протянул ему хлебную лошадку, собственноручно сделанную в столовой из мякиша, которую до сих пор держал в руке.