— В Алькатрасе что, есть смертная казнь?
— Есть, конечно. Тут тебе не Маяковка. Предумышленное убийство у нас карается высшей мерой. И неважно, кого ты пришил, урку или раба.
— Но я же… Убил Ржавого.
— На ринге можно, — Фунт отмахнулся, словно это было в порядке вещей.
— Тяжелая у вашей Николь рука. А с виду не скажешь. В ней же от силы два мосла и кружка крови. Чем это она меня огрела? Трубой?
— Рукой, — хихикнул урка.
— А такое ощущение, что меня задел крылом самолет, идущий на посадку.
— Ну не у одного тебя есть суперсила. У Николь железные кулаки.
— Железные? Что, прямо отлитые из железа?
— Это я фигурно…
— Фигурально, — поправил Остап.
— Ну да, точно так. Я своими глазами видел, как Николь на спор кулаком отправила в нокаут буйвола.
— А не брешешь?
— Отвечаю.
— Ну надо же! Настоящая Женщина-Халк!
— Кто-кто?
— Здоровенная зеленая баба с сокрушительным ударом и вздорным характером.
— О, это точно про нее! Баба-гром! С ней шутки плохи.
— Николь, кажется, вчера ко мне приставала…
— Это она может. Слаба на выпивку и на передок.
— Если Николь такая сильная, то откуда у нее фингал? Она что, с Кинг-Конгом махалась?
— По пьянке на столб налетела. С ней такое часто случается.
— А с какого перепугу она мои шмотки постирала?
— Николь прачкой работает. Ну и в качестве извинения за вчерашнее.
Непослушными руками Остап застегнул молнию на комбинезоне:
— А ботинки мои где?
— Вон, в углу стоят.
Сфокусировав взгляд, он и в самом деле увидел там свою обувь.
— Ты, кстати, у меня на хате, — гордо сказал Фунт.
— Я так и понял.
— Нравится берлога?
— Просто огонь. Только мебели маловато.
— Люблю, когда места свободного много.
Остап привстал, сделал пару шагов и пошатнулся. Подумав, вновь присел на кровать. Травма вкупе с титаническим похмельем давали о себе знать.
— Что, плохо со вчерашнего? — проницательно заметил урка.
— Очень. Страдаю.
— Так я мигом тебя подлечу! — в руке Фунта, как по волшебству, возникла глиняная поллитровка.
— Э, не, я не опохмеляюсь.
— Да мы по чуть-чуть.
— У меня сотрясение. Врачи запрещают.
— Где ты здесь врачей увидел?
— Мой врач живет вот здесь, — Остап ткнул себя пальцем в лоб. — И он говорит, что при сотрясении пить вредно.
— Умеешь ты словечко завернуть, в натуре. Сразу видно образованного человека с Земли. Давай по маленькой, а?
— Я же ясно сказал, нет.
— Не ради пьянства окаянного, а токмо пользы для! — высокопарно произнес соблазнитель.
Остап посмотрел на бутылку, потом на потолок, на Фунта. Снова на бутылку, опять на потолок, на Фунта. И капитулировал:
— Ну только если по капушке.
— По граммулечке! Заодно и о делах перетрем.
— А посуда есть? Или из горла будем глушить?
— Момент.
Гостеприимный хозяин поставил бутылку на пол, забрался под кровать, откуда вылез, держа в руках две деревянные рюмки и здоровенную картофелину в мундире.
Первая рюмка, как водится, пошла колом. Похмеляющегося чуть не вывернуло наизнанку, кишки словно лавой обожгло.
— Не пошло? — заботливо спросил Фунт, протягивая кусочек картофеля.
Страдалец кивнул и жестом отказался от еды.
— Тогда сразу по второй, чтобы первую протолкнуть! — возвестил урка и вновь наполнил рюмки.
Возражать не было сил. И правильно сделал, что выпил! Вторая залетела соколом.
Он выдохнул, закусил и блаженно сказал:
— Ощущаю себя воскресшим Лазарем.
— Что за чел? Из Маяковки?
— Нет. Из Вифании.
— Это где?
— Далеко.
Фунт начислил по третьей. Но, припомнив о начале беседы, Остап поинтересовался:
— Так что у тебя за дело ко мне?
Собутыльник воровато оглянулся, подошел к двери, закрыл ее на щеколду и, вернувшись, вполголоса проговорил:
— Надо Крота кончать.
От неожиданности Остап закашлялся. А Фунт продолжил:
— Засиделся что-то пахан на своем троне. Пора место молодым уступить.
— А чем тебя Крот не устраивает?
— Тем, что он старый.
— И что с того? Знаешь, как в народе говорят? «Стар да умен — два угодья в нем».
Фунт гордо задрал подбородок, выпятил нижнюю губу, отчего стал похож на одного фотогеничного итальянского диктатора, и, потрясая кулаком, затараторил:
— Алькатрасу нужны перемены! А наш дедуля живет прошлым. Ему главное, чтобы порядок был. Ему чем проще, тем лучше. Это вчерашний день. А нам хочется чего-то большого и светлого, понимаешь?
— Вам — это кому?
— Народу.
— А ты, значит, у нас глас народа?