— Гуру будет охранять тебя, — сказала она и разразилась слезами.
Я уже мот немного говорить, но сразу же начались ужасные боли, и врач велел молчать. Я пробыл в госпитале два дня, хотя тогда мне казалось, что находился гам всего несколько часов.
Чтобы перевезти в госпиталь в Дели, пришлось положить меня на носилки и отправить в аэропорт, где ждал военный самолет. В аэропорту я на минуту пришел в сознание и услышал обрывки разговора между пилотом и одним из врачей.
— Такая погода, что вряд ли взлетим, — сказал пилот.
— Очень важно доставить майора Алувалиа в Дели именно сегодня. Иначе будет поздно, — заявил врач.
Не успел я вникнуть в смысл этого разговора, как снова потерял сознание. Очнулся я уже во время полета летчик воспользовался небольшим просветом в тучах. Подташнивало. Врач пытался надеть на меня кислородную маску, и тут меня вырвало прямо ему на халат. Я покачал головой, как бы прося прощения. Однако врач спокойно сказал:
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — и вытер мое лицо носовым платком.
Наконец меня доставили в Дели и положили в госпиталь. Помню, мне было то очень жарко (температура поднималась выше 40 градусов по Цельсию), то холодно, и я находился в полусознательном состоянии. К губам прикладывали смоченную в воде вату, и сестра то и дело обтирала тело прохладной губкой. Почему-то такое внимание сестры меня раздражало. Мне казалось, что она нарушает приятный сон, от которого так не хотелось пробуждаться. Иногда я думал, что несчастье произошло со мной во время спуска с вершины Эвереста. Тогда почему же Рават и Пху Дорджи, поднимавшиеся со мной на гору, не помогают мне сейчас? В душе теплилась надежда, что я скоро поправлюсь и летом снова отправлюсь в горы.
Врачи решили, что необходима операция. Трахеотомию— разрез дыхательного горла — делал генерал Джозеф, видный хирург и заведующий хирургическим отделением военного госпиталя. Ему ассистировала бригада опытных врачей. После операции я почувствовал себя немного лучше и мог — хотя и с трудом — шевелить руками. Я понял, насколько серьезно мое состояние и что полное выздоровление не наступит никогда. Отныне важной частью лечения был курс инъекций, которые делали каждые два-три часа. Постепенно восстанавливалась чувствительность рук, но это причиняло острую боль в пальцах и кистях. Я все еще оставался беспомощным, не вставал и чувствовал себя опустошенным. В трахее скопилось много сгустков крови, что затрудняло дыхание. Врачи решили эту проблему, введя в дыхательное горло трубку, другой конец которой шел к сосуду, соединенному с небольшим мотором.
Когда включали мотор, сгустки крови отсасывались из трахеи и падали в сосуд. Процесс крайне неприятный. В дополнение к «отсасывателю», так врачи называли это приспособление, они лечили меня паром. Дважды в день грудь и лицо закутывали «водяной рубашкой», чтобы сгустки крови размягчались и легче отсасывались из трахеи. Во время этой процедуры температура поднималась выше 40 градусов по Цельсию, но затем меня обтирали губкой, и вскоре температура падала. Так продолжалось десять дней, и грудь очистилась от сгустков крови. Дышать стало легче.
Был сделан еще один шаг по пути к выздоровлению, когда я смог наконец сам пить фруктовые соки, которые до этого вводили через трубку. Я пытался глотать как можно больше жидкости, но, по-видимому, не совсем удачно, и сестра намеревалась снова прибегнуть к помощи трубки. Хотелось избежать этого во что бы то ни стало, и я прилагал все усилия, чтобы пить нормально. Видимо, мои успехи удовлетворили врачей, так как трубку больше не применяли.
Я был доволен этой победой моего тела и моей воли. Однако далеко не все мне удавалось. Так, например, несмотря на все попытки говорить, я не мог сказать окружающим ничего вразумительного. Отверстие и дыхательном горле искажало слова. Как-то я попытался объяснить, что подушка очень твердая и необходима надувная, но меня никто не понял. Конечно, это мелочь, но тогда она мне казалась важной, и в отчаянии я заплакал от обиды, что меня не понимают. Лишь часа два спустя удалось объяснить, что я хочу, с помощью оригинальной комбинации жестов и звуков. Мой младший брат Соми произносил по порядку все буквы алфавита, и я кивал головой, когда он называл нужную. Гак мы составили то слово, которое я никак не мог произнести.
Эти затруднения длились недолго, трахеотомическую трубку вынули и на рану наложили повязку. Вскоре она зажила, и я начал говорить. Я ликовал, хотя не мог еще долго разговаривать, так как от напряжения терял сознание.
До сих пор мне давали только жидкую пищу, но постепенно я начал получать и твердую. Сначала трудно было ее переваривать, но и это прошло. Появилось ионно осложнение — воспаление мочевыводящих путей, сопровождавшееся высокой температурой. Приходилось Глотать до пятидесяти таблеток в день, а на ночь принимать снотворное. Вначале снотворные таблетки действовали хорошо, но постепенно я привык к ним, и пришлось увеличить дозу. Таблетки заменили инъекциями патедина, но и они действовали недолго, и начались утомительные бессонные ночи. Бессонница стала сложной проблемой для моих врачей, а для меня просто мучением. Я опасался, что стану наркоманом и не смогу отвыкнуть от успокоительных средств. Тогда мать пригласила гомеопата. Он дал мне флакон с бесцветной жидкостью и сказал:
— Принимайте, пожалуйста, по двенадцать капель, но ни в коем случае не больше и не меньше, — и вы будете спать.
Дважды перед сном я принимал предписанную дозу лекарства и стал спать лучше, чем со снотворным. Года через два я встретил этого врача и похвалил прописанное им чудодейственное лекарство. К моему удивлению, он сказал:
— Во флаконе, который я вам дал, была простая вода.
Дни в госпитале шли по заведенному порядку — лечение, посещения родственников, невесты и друзей. Первой, около 7 часов утра, приезжала мать. Она жила далеко от госпиталя, и такие ранние визиты ко мне ей были трудны, но мои просьбы не приезжать так рано она и слушать не хотела. Конечно, я был счастлив видеть ее. Невеста обычно приходила во второй половине дня и проводила у моей постели часов пять. Она читала книги, журналы, а иногда пересказывала содержание какого-нибудь фильма. Однако часто мы просто сидели молча, и мне казалось, что такое молчание иногда важнее любого разговора. Каждый ее приход открывал передо мной новые черты ее личности.
Посещал меня и Нариндер Кумар. Как-то с собой он привел своего друга. Новый посетитель сказал, что его очень опечалило мое несчастье, и спросил Кумара, восстановилась ли моя речь. Меня его вопрос рассердил, и, чтобы избежать дальнейших расспросов, я лишь улыбался и молчал. Кумар объяснил, что я уже могу говорить, тогда его друг поинтересовался, не поврежден ли мой мозг. Это вывело меня из себя, и я уже хотел было предложить этому пытливому джентльмену задать мне какую-нибудь математическую задачу. Нет ничего хуже, чем навязывать непрошеное сочувствие и жалость людям, которые в них не нуждаются. Такая пошлая сентиментальность не может быть искренней.
Совсем другим посетителем оказался мой денщик Шер Сингх, человек малограмотный. Я боялся, что именно он будет произносить банальные слова сочувствия. Но этого не произошло.
— Вы ничего не потеряли, — говорил он, — сикх жив даже после того, как ему отрубят голову.
Шер Сингх рассказал мне об одном сикхском мученике Бабе Дипе Сингхе, которому в бою отрубили голову. Тогда Баба взял голову в одну руку, а другой продолжал рубить врагов. Он выиграл сражение, вернулся в Амритсар и упал замертво в Золотом храме. Этот рассказ произвел на меня глубокое впечатление и помогал в тяжелые минуты.
Навещал меня также мой родственник майор Кулвиндер Сингх. Он находился на лечении в том же госпитале и быстро поправлялся от раны. Сингх рассказывал мне о новых правилах в Индийской армии. Теперь военнослужащим будет сохранено жалованье на время лечения и выздоровления и принимаются меры к обеспечению работой. Меня регулярно посещал Гуппи, сын Сарина. Он учился в колледже. От него я узнавал последние городские новости.