В палате еще долго оставался тонкий запах ее духов. Я лежал в полутьме и перебирал в памяти наши встречи в Дарджилинге и Патиале. Вспоминал и дарджилингский клуб, и сад, окружающий его, и последний день своего пребывания в Дарджилинге, и прощании с ней. Канченджанга в то памятное утро казалась огромным золотым самородком на фоне темно-голубого неба. Солнце медленно поднималось из-за горы. Девушка была в темных очках, что весьма необычно для раннего утра. Возможно, она надела их, чтобы защитите глаза от яркого утреннего солнца, а может, желали скрыть застывшую во взоре печаль.
После моего возвращения с Эвереста мы виделись с ней несколько раз. Встреча в Патиале была поистине романтической, и я, помня, что уже помолвлен с другой, побаивался, не попал ли в трудное положение. Мне казалось, что именно ее увлечение породило нашу дружбу и взаимную симпатию. Она полюбила все, что окружало меня, ореол победителя Эвереста. Может, тогда она и сама не сознавала этого, и я ей действительно нравился. В Дарджилинге она как-то сказала:
— Хари, знаете, я ничего не могу поделать с собой — я люблю вас.
После своего ранения я потерял в жизни многое, в том числе и некоторых друзей, так что я совсем бы не удивился, если бы и она перестала со мной встречаться. Но видно, чувство ее ко мне было сильным, ведь девушка навещала меня в госпитале, даже когда я находился в безнадежном состоянии. Всякий раз, приезжая в Дели, она приходила ко мне, и всегда с какими-нибудь подарками. Я был в отчаянии, так как знал, что имею права отвечать на ее любовь.
Помню, однажды она пришла и в это время у моей постели находилась медсестра. Когда медсестра ушла, пушка сказала:
— Как бы я хотела быть вашей сиделкой, тогда мы всегда были бы вместе.
Я не знал, что ответить, но потом нарочно заговорил о своем состоянии и о том, что подлечить меня врачам почти не удалось.
— Из-за длительного пребывания в госпитале мое жалованье сократили вдвое. Если задержусь здесь дольше, его еще сократят. Во всяком случае на то, что выйду на работу, я надеяться не могу, придется идти на пенсию.
Ее реакция была весьма для нее характерной:
— Я не из тех девушек, которые мечтают о деньгах. Я работаю и буду работать всегда.
Я предпочел не продолжать разговора на эту тему. Мне почему-то казалось, что наша дружба, долго не продлится.
Время неумолимо. Постепенно она приезжала в Дели все реже, да и письма приходить от нее стали не раз в неделю, а раз в месяц, и тон их стал прохладнее. Наконец после нескольких месяцев молчания я получил от нее письмо, из которого понял, что она ушла из моей жизни навсегда. Но никогда не сотрутся в памяти приятые часы, проведенные с нею вместе. Даже время не изгладит этих воспоминаний.
Наступила осень. Я снова стал проводить много примени на веранде. Напротив веранды была небольшая лужайка. Я запоем читал журналы и книги, которые приносили мне друзья. Руководство госпиталя решило, что, поскольку я провел в нем уже год, меня следовало бы перевести в военно-морской госпиталь в Бомбее, где условия для лечения были лучше. Я с готовностью согласился.
7 января меня привезли в аэропорт Палам и на военном самолете отправили в Бомбей. Пока я лежал в самолете на носилках, самые различные мысли приводили мне на ум. Последний раз я оказался в делийском аэропорту Палам вместе с другими членами экспедиции сразу после возвращения с Эвереста. Там для нас устроили пышную встречу. Собрались толпы людей, множество журналистов и фотокорреспондентов. Люди приветствовали нас, улыбались, щелкали затворы фотоаппаратов. Гремели бодрые марши. Тогда мы были героями. Военный оркестр с удовольствием исполнял для нас разные мелодии, высоко взлетала палочка капельмейстера, громко стучали барабаны и гудели волынки. Когда я вышел из самолета, мой брат восторженно принял меня в свои объятия. Это был незабываемый момент в моей жизни. Отец с матерью счастливо улыбались. Никто не подозревал, что ждет меня впереди.
Недолго предавался я воспоминаниям. Надо были думать о мрачной реальности и о неясном будущем. Интересно, поможет ли мне лечение в Бомбее? Врачи говорили, что это лучший военный госпиталь в стране. Но ведь с такой же уверенностью они заявляли, что и останусь инвалидом и буду прикован к постели. Этого я опасался больше всего. Никогда я не представлял, что буду таким беспомощным и всю жизнь проведу в постели. Я не знал, что меня ждет в Бомбее, но не сомневался, что буду скучать по родным и друзьям.
Надо сказать, что последние дни я чувствовал себя неважно. Самолет приближался к Бомбею, а на душе у меня было неспокойно. Снова нахлынули воспоминания. Теперь они мучили меня очень часто. Я мысленно возвращайся к школьным походам, покоренным вершинам, сделанным в горах снимкам. Вот они — женщина курящая бамбуковую трубку, пони, младенцы, выглядывающие из-за спины матери из сумки.
И тем не менее я был уверен, что обязательно поправлюсь. Когда это произойдет, я не знал, — но то, что это будет, знал точно.
Стюардесса объявила, что мы совершим посадку на аэродроме Санта-Крус. В Бомбей самолет прибыл после обеда. На борт самолета поднялись несколько человек в военно-морской форме — служащие госпиталя. Они перенесли меня в машину скорой помощи и отправили в госпиталь.
Мы ехали по главным улицам города. В Бомбее я бывал и раньше. Мимо пролетели Санта-Крус, Блидра, Дадар с их ресторанами. Затем Педдар-Роуд, Марии-Драйв, отель Тадж-Махал. Последний раз я посещал этот город вскоре после своего возвращения с Эвереста, в июле. Всеиндийская шерстяная федерация устроила для нас прием. Мы жили в Тадж-Махале, и окна моей комнаты выходили на море. Сейчас все было иначе — мы мчались по улицам Колабы, а затем оказались в тихом тенистом зеленом районе, где расположился госпиталь.
Езда утомила меня, и я был рад, что машина наконец остановилась. Санитары перенесли меня в большую просторную палату, уложили в постель и открыли окна За окном виднелось море, корабли на якоре, маяк и слышались удары волн о берег. Было так приятно снова увидеть море. Теперь я мог следить за кораблями на рейде, наблюдать за лодками и слушать шум моря.
С сотрудниками госпиталя, исключительно милыми людьми, я подружился очень быстро. В общем, жить здесь было приятно. Правда, сильно тосковал по дому, больше всего я скучал по матери и совсем потерял аппетит. Часто хотелось остаться одному. В Бомбее у меня было много друзей, но мне не хотелось встречаться с ними — не знал, доставит ли им удовольствие общение со мной, но надеялся, что со временем, узнав о моем приезде, они сами навестят меня. Не знаю, почему ц меня было такое настроение. Пожалуй, дело в том, что некоторые друзья, посещавшие меня раньше, вели себя так, будто они потеряли ко мне всякий интерес. Я пролежал в госпитале уже полтора года, и мне тяжело было наблюдать, как старые друзья отходят от меня. Вспоминал человека, которого я звал «дядя». Он прославлял меня, как героя, обнимал и всем хвастал:
— Это мой племянник.
Однако, когда я заболел и стал инвалидом, он стал меня избегать. За долгие месяцы болезни я хорошо изучил характеры людей. Конечно, было и много хорошего. Я познал истинную любовь и сострадание. Многие оставались рядом — и старые друзья, и новые. Регулярно меня посещал полковник Гурдев и его супруга. Беседы с ними, их тепло и доброта, которые они всегда несли с собой, буквально согревали меня за время пребывания в госпитале.
Врачи приступили к работе по восстановлению моей трудоспособности. Меня возили в отделение физиотерапии, где молодой врач, мисс Ваниа, возглавлявший отделение, специально для меня разработала обширную программу. Сначала следовало пройти курс теплового лечения лампами и другими электрическими приборами. Затем следовали физические упражнения. Мною руководили весьма опытные тренеры, и, хотя упражнения были нелегкими, я старался изо всех сил, понимая, что они пойдут на пользу. Мисс Ваниа не прекращала со мной занятий до самого конца моего пребывания в госпитале. В кабинете трудотерапии мне давали упражнения для рук и ног. Сначала там занялись моими руками: специальным аппаратом приводили их в движение. Металлические крюки держали пальцы, а ремень подтягивал кисти рук назад. Это была болезненная операция, и я мог в любой момент прервать ее, но она, к счастью, помогала, и я постепенно привык к этому страшному аппарату.