Казалось, ничто уже не поможет — эта махина в лепешку раздавит салажонка.
Аленушкин подскочил к аварийному брусу, с трудом приподнял один конец его и, как копье, направил навстречу тяжеловесу.
Конечно, не спасло бы это матроса, брус переломился бы, как спичка. Да, видать, в рубашке родился парень. Судно перестало заваливать, тяжеловес не успел разогнаться и, ткнувшись в поднятый Аленушкиным брус, замер посредине твиндека.
Ну, тут уж мы не упустили момента — матросы ринулись вперед и в одно мгновение расклинили тяжеловес. Остальное доделали быстро — через полчаса ящик был закреплен намертво. И только тогда вспомнили об Аленушкине. Видим, стоит он у выхода из трюма, весь дрожит и никак прикурить папиросу не может.
Окружили мы его, дали раскуренную папиросу и стоим смотрим, как Аленушкин курит. Не курил ведь до этого парень. А он прокашлялся, поглядел на нас и говорит сердито:
— Что вы на меня уставились? Не видали, что ли?
Спрашиваем его, как же это он не побоялся, ведь убить могло. А он только застенчиво улыбнулся и развел руками:
— Сам не знаю… Я потом испугался, когда уже все кончилось, вот до сих пор коленки дрожат.
Что ж, у любого задрожат после такого дела. Главное, в нужный момент они у него не дрогнули. Вот тогда, думаю я, парень и стал настоящим моряком — когда почувствовал в себе силу встать против стихии.
Благодарность Аленушкину капитан объявил, а министр часами именными наградил. В газетах писали про подвиг матроса Аленушкина, по радио рассказывали, а на пионерские сборы и до сих пор приглашают. Только Алексей не зазнался, все такой же. После этого случая и отношение к нему на судне изменилось: уже никто не называл Алексея салажонком, все больше по имени-отчеству стали звать. Ну, да он и заслужил это. Моряк получился из него стоящий, и море любит он по-настоящему…
«Ореанда» шла по Северной Двине. Впереди вдоль набережной показались белые многоэтажные дома Архангельска. На судне торопливо зазвучали пронзительные сигналы ревуна, вызывающие матросов на швартовку.
Боцман озабоченно поднялся и зычно скомандовал:
— По местам стоять, на швартовые становиться!
Он с довольной улыбкой посмотрел вслед разбегавшимся курсантам и быстрым шагом направился на полубак.
КРУТАЯ ВОЛНА
Все лето дул холодный, резкий норд-ост. Кончался сентябрь, а льды в бухте так и не разошлись. От ветра ледяные поля крошились и с треском лопались. Повсюду громоздились бесформенные груды торосов.
На берегу бухты долго стояла невысокая худенькая девушка и смотрела на ледяной хаос. Потом она поднялась на пригорок к маленькому домику с радиомачтой. А через час она торопливо бежала к берегу, где зябко жались к земле три рубленых домика полярной станции.
В просторной кают-компании (так здесь называли столовую) обычно проводили свое свободное время зимовщики. Начальник станции Тимофей Петрович Крылов, пожилой плотный мужчина с крупным рябоватым лицом и большими залысинами на лбу, сидел в кресле и задумчиво посасывал потухшую трубку. Несколько болельщиков молча следили за игрой двух пар шахматистов.
Девушка захлопнула за собой дверь, обвела всех сияющими глазами и воскликнула:
— Товарищи! Слушайте, какую я радиограмму приняла сейчас с Диксона! — И, четко выговаривая слова, она торжественно прочитала: — «Вам вышел ледокольный пароход «Прончищев» точка примите меры разгрузке максимально короткий срок точка».
Шахматисты на мгновенье подняли головы, равнодушно посмотрели вокруг и снова склонились над досками. Метеоролог Петя Заиграев, коренастый парень лет двадцати пяти с толстыми добрыми губами и сонным взглядом сероватых глаз, подошел, взял из рук девушки синенькую полоску радиограммы, прочитал вслух еще раз и вернул обратно.
— Сколько уж таких «грамм» ты приняла за лето? — спросил он.
Девушка непонимающе смотрела на него.
— Эта пятая. Но при чем здесь прежние?
— А при том. Этот тоже потолкается во льдах, да и назад. А мы тут должны нервную систему себе расстраивать ожиданием.
— Но это же «Прончищев»!
— Ну и что?
— «Прончищев» пробьется! — упрямо повторила девушка.
В сонных глазах метеоролога мелькнула живая искорка. Он повернулся к сидевшим в комнате зимовщикам и, подмигнув, внушительно произнес:
— Слышали? «Прончищев» пробьется! А почему? А-а… ну то-то!
Все засмеялись.
Девушка покраснела и, сердито взглянув на метеоролога, сказала:
— Как не стыдно тебе, Петр! Вовсе не поэтому, а потому, что у «Прончищева» ледовая обшивка.