— Стараюсь. Твой пароход вроде не ожидался в порту.
— Верно, пароход в Ленинграде стоит. А я взял отпуск за свой счет и вот прикатил.
— А-а, в свободное от вахт время аристократы моря путешествуют по всей стране… «Люблю изящную жизнь», — съязвил Тимофей.
Фурсов не улыбнулся. Он устало посмотрел на Тимофея и вздохнул.
— Не надо, Тимка. Ты ведь благородный рыцарь и лежачих никогда не бил.
— Ну какой же ты лежачий, вид у тебя отменный, одет роскошно, карманы набиты пиастрами, рупиями и какая там еще есть валюта? А лежу-то я, да еще на таком обшарпанном диванчике.
Фурсов покачал головой.
— Не надо, прошу тебя, поговорить бы хотелось. Пойдем посидим где-нибудь, поужинаем хоть. Я с утра ничего не ел… Пока разыскивал тебя…
— Это становится интересным. — Тимофей поднялся с дивана. — Ты процветаешь, ходишь в загранплавания, видишь разные страны, а моему пароходу и плаваниям завидовать не приходится.
— Не будь злопамятным, не прибедняйся. Я читал в журнале о тебе.
— Ну, и…
— Что «ну, и»? Конечно, завидовал. Но поверь, по-хорошему завидовал и радовался за тебя.
— Ладно, оставим это. Куда пойдем?
— Хорошо бы в ресторан…
— Согласен.
Тимофею очень хотелось спросить о Марине: что с ней? Как она? Но он не решался, а Фурсов упорно не упоминал ее имени.
Пока официант накрывал стол, Фурсов неохотно отвечал на вопросы Тимофея. Да, плавал все время за границу. Пароход ходил по линии Ленинград — Лондон — Амстердам — Ленинград, а последние полгода в Швецию регулярные рейсы были. Один рейс — десять дней, как заведенные мотались. Нет, в Бразилию не попал, с полпути завернули пароход в Гавр за срочным грузом. Да, в Ленинграде часто бывал, сам видишь — три раза в месяц дома был. Как в каботаже. Да, все еще третьим помощником. В Ленинградском пароходстве быстро не вырастешь, штурманов много, судов меньше. Это тебе не Мурманск. Хорошо хоть комнату дали небольшую…
— Так зачем же ты приехал сюда? — спросил Тимофей.
Фурсов вздохнул.
— Давай выпьем сначала по рюмочке…
Помолчали. Фурсов усиленно раскуривал свою сигарету, стараясь спрятаться за клубами дыма.
Тимофею вдруг бросился в глаза измученный вид Фурсова, взгляд, испуганный и неуверенный… И эта суетливость… Словно он что-то скрывает, словно что-то давит ему на сердце, а он никак не решится подступиться к главному… Непонятная тревога возникла у Тимофея. Чего он крутит?
— У тебя что, по службе неприятности?
Фурсов вяло махнул рукой.
— Эх, Тимка, святая твоя душа. Если бы служба…
— Давай, выкладывай, в чем дело? Зачем приехал и зачем именно я тебе понадобился?
— Сейчас все расскажу. А приехал к тебе потому, что только ты и можешь помочь в этой ситуации.
Фурсов выпил еще рюмку, закусил и, отвернувшись, глухо сказал:
— Беда у меня, Тима. Марина…
— Что… Марина? — Тимофей схватил Фурсова за руку и шепотом спросил:
— Что с ней?
— Ушла Марина, бросила меня, сбежала…
Тимофей опустился на стул. Фу, черт, как напугал… Даже коленки дрожат… Он торопливо закурил сигарету.
А Фурсов все заметил. Злобный огонек мелькнул в его глазах и тут же погас.
— Вот я и приехал сюда…
— Почему сюда? — старательно сдерживая волнение, равнодушно проговорил Тимофей.
— Потому, что она уехала в Мурманск. Ты что, не знал этого? — недоверчиво спросил Фурсов.
— Не знал. Откуда же мне было знать?
— Тима, — жарко задышал Фурсов, пересаживаясь поближе к Тимофею. — Тима, кореш, скажи мне по-честному — ты не писал ей ничего? И она тебе ничего не писала?
— Ни-че-го, — раздельно проговорил Тимофей. Боже мой, Марина в Мурманске, а он, как дурак, ничего не знал!
— Верно. Ты врать не будешь, я знаю, ты самый порядочный был среди нас, я тебе верю. А она… она ушла от меня. — Фурсов горестно сгорбился и замолчал. Потом встрепенулся и заговорил опять.
— С самого начала наша семейная жизнь не клеилась. Ведь она так хорошо ко мне относилась раньше. Мы с ней понимали друг друга. А после выпускного вечера, помнишь? Ее словно подменили. Я потому сразу и поторопился с женитьбой. Думал поможет, и она опять станет прежней. Увы, не помогло. Не знаю, что произошло с ней. Я ли не заботился о ней? Боже мой, сколько барахла я ей привозил из-за границы… Так на ж тебе, она ничего не хотела носить из привезенного! — Слезы обиды сверкнули в глазах Фурсова, и он повторил: — Она никогда не носила привезенные мной тряпки… Костюмы, кофты, платья, шубу привез ей каракулевую — и не носила! Упрашивать приходилось… Почему, спрашиваю я тебя? А-а, на это никто не ответит. Ты думаешь, это сахар — приходить из рейса и встречать дома равнодушные глаза жены? Мчишься домой с судна, рассказываешь ей о радостном для тебя событии и натыкаешься на холодное, безразличное «да?» — и все… И ты понимаешь, что жене твоей, которую ты любишь, абсолютно неинтересны твои заботы… Поверишь, я никогда ей не изменял. И вот благодарность. Ушла… Бросила, подумать только, бросила!