Потом Саня снова включил передатчик, но что-то долго там ерзал и вздыхал в микрофон.
— Михайлыч, ты ж с земли недавно… ну сколько там — неделя прошла, что ли… так? Прием.
— Да, да, понял. Совершенно верно, девятый день пошел. Прием.
— Ну, как там дела-то… на берегу? Все по-старому? Прием.
— Все по-старому. Берег как стоял, так и стоит. Все по-старому. В порту новую столовую построили, весь второй этаж стеклянный, и еда ничего. Я застал только самое начало, дальше-то кормить, конечно, хуже будут. Ну, этим пусть управление… горюет об этом пускай… нас-то с тобой кок кормит круглый год. Что еще? Ларек перед входом убрали. Приехал, значит, бульдозер и увез его. Это борьба с пьянством. Из-за этой борьбы… Зато в ресторане теперь другие порядки. Заходишь туда прямо в чем есть — и в буфет ресторанский. Там за милую душу отпустят тебе сто пятьдесят, и закусывай: хочешь — рукавом, хочешь — из буфета; это уж как душа пожелает. Вот такие новости… Ну ты в порту через неделю будешь — сам все и увидишь. Прием.
— Все понял, Михайлыч, все ясно. Приеду — сам разберусь. Это точно. Слушай, Михайлыч, я вот что хочу спросить — жен-то пускают теперь в порт пароходы встречать? Прием.
— Понял тебя. Жен пускают, вот недавно этот порядок ввели. Стоят строем — прямо твои солдаты. Прием.
— А детей, Михайлыч, детей пускают? Прием.
— И детей пускают. А тебе что за печаль? У тебя детей вроде нету. Или нажил, где-нибудь на стороне успел? Это я просто так… пошутил… Прием.
— Понятно. Шутка. Прием.
Эфир снова залился равнодушным шипением, но была уже в нем какая-то неловкость, не просто пауза, а некая фигура умолчания. Тишину нарушил Михайлыч. Его хорошо было слышно, даже прослушивался на начале передачи набиравший силу и оттого как падающая мина вызывающий передатчик.
— Так что, говоришь, снег у вас? Прием.
Эфир молчал.
— Тут, черт, передатчик нагревается медленно. Я говорю, Сань, погода у вас паршивая? Прием.
— Да, Михайлыч, да, погода дрянь…
Саня некоторое время еще молчал, но руки с кнопки микрофонной не убирал. Потом после долгой паузы все же сказал:
— Прием.
— А план, говоришь, хороший везете? Прием, — весело спросил Михайлыч.
— Слушай, Михайлыч, — вдруг сказал Санька, — ты не темни, чо ты от меня в прятки-то играешь? Прием.
— Я не темню. Прием.
Теперь Санька орал, даже не выдержав паузу после включения передатчика.
— …прямо скажи мне, чо резину-то тянуть?! Знаешь что — так скажи! Что мы с тобой — чужие, что ли? Прием.
— Что ты орешь на весь эфир! Знал бы что, так сказал. Что мне? Прием.
— Люську мою видал?
Он так кричал, что я убавил громкость — боялся разбудить Павла Николаевича.
— Видал. Стояла в гастрономе за печенкой.
— Ну?
— Что — ну? Прием.
— Сделай погромче, — вдруг услышал из-за передатчика. Я вздрогнул от неожиданности и сделал громче.
— …говорили вы с ней о чем? О чем говорили-то. Прием.
— О разном. Про погоду, про ее дела, про кино.
— Значит, в кино ходит… понятно…
Мне показалось, что даже в эфире было слышно, как он там заскрипел зубами.
— А что же ей, в кино не ходить, что ли? Ты, Саня, видать, совсем озверел на своем тральщике за четыре месяца.
— Ну, а от ребят не слышал по городу — гуляет она с кем или нет? Может, кто на улице видал? Прием.
— Врать не буду, этого, Сань, ничего не слыхал. Ничего не слыхал. И не интересовался. Да если бы что было — куда денешься — сразу бы языки зачесали… Так что никаких слухов не было. Прием.
— Это я просто так спросил, — тихо сказал Саня. — Просто так… на всякий случай… Она у меня королева!
— Ну, уж это ты загнул. Баба как баба… Прием.
— Ну, ладно, — сказал Саня.
— Чего — ладно? Так оно и есть.
Помолчали.
— Ну, а про меня спрашивала? Прием.
— А как же? Все толк да толк — про тебя все. Вот ждет, вот обнову тебе купила, курить надо тебе бросать, потому что с Воркуты еще не залеченный… Квартиру отремонтировала. Вот про это… Прием.
— Ну, а еще что говорила?
— Да мы с ней три минуты постояли — в кассу народу было полно! Много ль за три минуты-то скажешь? Прием.
— Понятно… Понятно, Михайлыч… Ну, а так — ничего не говорила?
— Не понял. Прием.
— Ну, что не понял? Где вечера проводит, то да се… Вот про это? Прием.
— Нет, не говорила. Говорила, что некогда, что работы много. Вот про это говорила. Прием.
— А обнову мне какую справила? Прием.
— Не помню, Саня, точно. Не помню. Вроде костюм. Или пальто… Не вспомнить… Да что ты за нее переживаешь? Смешной ты парень, Санька. Я вот своей в Москву написал: ежели хочешь быть достойной — жди! А не будешь ждать — на берегу все найдем. Особенно этого товару. На берегу все найдем. Окромя птичьего молока. Все! Я тебе так скажу, сколько наших разводилось, сколько сводилось — не помирали же! И плавают, и рыбу ловят, и дети ихние сыты! Так что ты зря переживаешь, даже очень зря, потому что у тебя вообще к этому нет никакой причины. Ждет тебя твоя баба, и все тут. Чего же переживать? А не ждет — катись колбаской по Малой Спасской! Вот и весь разговор! Так ведь? Прием.