— Поняла, Павлик. После рейса. Ну давай, до завтра, а то меня уже Новая Земля зовет. Ты спи. Чего не спишь-то? Спи.
— До связи, — сказал Павел Николаевич.
Я выключил транзистор. Днем мы получили прогноз на шторм, и он действительно надвигался. Было слышно, как завывает северный ветер в антеннах траулера.
От бани до бани
Новый радист на корабле — событие огромной важности. Во-первых, этот парень не должен быть трепачом. Ведь он знает все — кому пишут, кому не пишут, кого ждут, кого не ждут, у какого судна какой улов. Что нового в управлении. Какие скандалы в промысловой группе. У кого родился ребенок, а с кого алименты… Во-вторых, он не должен быть «барином». Вместе со всеми он должен уметь стоять на подвахте — скалывать лед, шкерить рыбу, если она идет «навалом». Правда, совершенно не обязательно, чтобы он делал каждый день наравне с кочегарами или третьим штурманом. Но раз-два за рейс он должен выйти на солнышко, на палубу и, не обращая внимания на дружеские остроты матросов, взять шкерочный нож и помочь ребятам. Толку от этой помощи мало, да и не толк требуется. Требуется смычка с коллективом. Если радист не станет этого делать, никто его за это не упрекнет. Но тогда он будет не радист, а «барин». А «бар» на судах не любят.
Ну и, в-третьих, — это, наверно, даже и во-вторых, — он должен быть хорошим «маркони» — радистом. У него всегда должна быть связь, даже тогда, когда на небе висят кисейные косынки полярных сияний, в зыбкости которых безвозвратно тонут все позывные. Хорошо бы, чтоб радист был просто компанейским парнем, не был бирюком, любил бы музыку, доставал бы на берегу или с плавбазы хорошие фильмы и новые записи Окуджавы.
Таков краткий и весьма не полный перечень качеств, которые желательно иметь каждому радисту. И тому, кто плавает «от бани до бани», и тому, кто уходит на четыре месяца на Дальний Запад.
Алик ничего не знал об этом. Он вообще не собирался быть радистом, это получилось как-то само собой.
В тот вечер Алик пришел домой и увидел всю семью, с прокурорскими лицами сидевшую за обеденным столом. «Начинается» — грустно подумал Алик. Он молча положил на диван скрипку и уселся, ожидая нападения.
— Правда, что тебя не приняли? — невинным голосом спросил папа.
— Да, — твердо ответил Алик. — Не приняли. Не сочли.
— Как это — не сочли? Я же звонил! В чем же дело?
Мнения разошлись. Папа все время говорил, что он этого «так не оставит», завтра же позвонит какому-то Столовскому, который знает, куда позвонить, и все уладит. Мама сказала, что Алик, конечно, никуда работать не пойдет. Он будет сидеть дома и «долбить» музыку. «Гений — это труд», — ежеминутно повторяла она. «На любой работе ты испортишь пальцы». А дядя (он приехал в командировку в Москву из Мурманска и спал в небольшом чулане на раскладушке) сказал:
— Чего тебе год терять? Хочешь, устрою в школу радистов?
За столом поднялся ужасный шум. Но Алик улыбнулся. В первый раз за много дней. Радистом? Ему вспомнились ялтинские белые пароходы, могучие антенны, которые развешаны, как сети для ловли звезд, представились синие моря и пальмовые гавани. А музыкой можно заниматься и в море. Скрипка — не рояль…
Алик кончил школу и попал на рыболовецкий траулер, который ходит «от бани до бани» — ловить треску и палтус к острову Медвежьему, к Шпицбергену, в Норвежский желоб или Копытовскую банку.
Встречала Алика вся команда. Вернее, не встречала, а смотрела на него… Обгрызанное бортами разных судов толстое бревно причала.
Хлипкий помост на корабль. Пальмами не пахнет. Пахнет рыбой. Ребята покуривают на палубе, свешиваются с верхнего мостика. И с других судов тоже смотрят. Интересуются.
Алик некоторое время потоптался около сходней, потом спросил у Самсонова. который прислонясь к мачте, покуривал в позиции живейшего интереса:
— Мне, кажется, сюда… Это «Ташкент»?
— А вот видишь, — сказал Самсонов, — во-он большими буквами.
— Я новый радист.
— Вообще-то нам радист нужен… — проговорил Самсонов. Сказал он это не то чтобы с издевкой, но была во всей его фигуре и в его интонации некая недосказанная насмешка.
Алик вздохнул и, уже не ожидая ничего хорошего, шагнул на помост. В одной руке чемодан, в другой — скрипка. Помост шаткий. Кач-кач. А под помостом кусок моря, в котором преспокойненько можно утонуть. Черное-черное. Только не то Черное, которое синее, а просто черное, как вакса. Алик прошел уже по всему помосту, до конца казался уже один шаг, как вдруг поскользнулся, руками описал в воздухе невероятную кривую и грохнулся на борт. На палубу посыпались листочки, выпорхнув из раскрывшегося чемодана, некоторые прилипли к палубе, а некоторые, согласно всем законам теории падающего листа, ускользнули в черное ущелье между кораблем и причалом. Там же плавали, как поплавок, туго свернутые мамой шерстяные носки. Ветер перелистывал белые большие листы.