Время бежало, и черные дни мешались со светлыми. Бывало, что молодые штурманы огорчались за недоверие им в полной самостоятельности, иногда им казалось, что они разбираются лучше в промысловом деле. Вполне логично; в молодости кажется, что абсолютно все знаешь.
Капитан со спокойствием мудреца молчал, поучал, терпел капризы своих помощников и рулевых. А потом все это растворялось в буднях нашего общего дела. Даже у меня, рулевого, и то иногда после неполадок кипело все внутри и ощутимо болело сердце. Не раз крепко расстроенный я приходил с вахты и падал в койку, не пообедав, чтобы быстрее забыться. А неполадки были самые что ни на есть причинные: закусит ваер стопором — трал в заверте придет.
— В чем дело? — спросит капитан. — От курса отклонился?
Оправдываться не люблю, а что в этом виновата лебедка, не знаю до тех пор, пока Иван Тихонович не придет на мостик и не выскажет капитану. Вот тут я реабилитирован. Но поздновато: душа уже успокоилась. И я про себя радуюсь, что сдержался во время замечаний капитана, не вспыхнул. В жизни всегда рано или поздно справедливость торжествует.
В середине рейса фортуна повернула к нам: в наши трюмы потекли треска и палтус. Матросы, придя с вахты, за обедом мечтали, как скоро наберем досрочно груз рыбы и пойдем к плавбазе, получим почту и свежие продукты. По вечерам уже бередила души гитара, подолгу струился мягкий свет и журчали забавные рассказы. И жить было хорошо, и времени не замечали.
Но рыбацкая жизнь полна неожиданностей, и к ним надо быть готовым всегда. Не то с изменением ветра, не то еще по каким причинам рыба куда-то ушла. Нас снова в свои цепкие когти взяла тоска. Нужен был выход. Его вскоре нашли. Он оказался необыкновенно трудным: пустились на штормовой и каменистый Лабрадор. Бывалые моряки ворчали:
— Нет того капитана…
Под тем капитаном подразумевался Прокопий Прокопьевич Решетов.
Правда, многие недовольны были и строгостью Решетова. Но сейчас вспоминают о своем капитане с благодарностью.
— Вот это ловил рыбу!
Да-а, Решетов вписал не одну яркую страницу в историю рыбного Мурмана. Давно ли экипаж «Добролюбова» первым во флоте брал обязательство выловить сто тысяч центнеров рыбы в год. Гремели после этого на всю страну. Добролюбовцам корреспонденты посвящали первополосные статьи, книжное издательство выпустило специальную книгу о передовом коллективе. А капитан в то время, изведенный недосыпанием, страдал нервным расстройством и в готовой лопнуть от табачного дыма каюте тайком глотал таблетки валидола.
А океан закипал яростью и, злобствуя на ветер, не щадил моряков. Валко переваливаясь, траулер упрямо разбивал волны. Трал снова уходил под воду, и Прокопий Прокопьевич, как ни в чем не бывало, подходил к приборам и давал штурманам указания.
— Старайтесь как можно строже выдержать глубину.
Подошедшая на банку рыба обычно держится на определенной глубине, потому так важно пройти именно по ней. Ничего тут нового, но это сказал капитан, и штурман чувствует ответственность.
Передо мной вырисовывается фигура Прокопия Прокопьевича. В рубке он появляется неожиданно. Сам среднего роста, коренаст, седоват. Сначала выглянет в окно: что делается впереди судна? Затем подойдет к приборам, а потом — к карте. Над картой он порядочно «колдует» с карандашом в руке. Бывает, что выносит толстую тетрадь с записями многолетних наблюдений. Вспоминает, в каком году, в какое время, какая рыба ловилась и где. Вспоминает так, чтобы «намотали на ус» и его помощники.
…Все это было. Очень много всего было. А пока что траулер, сопровождаемый крикливыми чайками, торопился на известный нам Лабрадор. Сладко спали матросы. Капитан выкуривал бессчетную сигарету. У капитана большая ответственность. Ему очень трудно.
Ну, конечно, без колебаний я бы всем капитанам при жизни ставил памятники.
В море время до конца рейса кажется вечностью. Все уже тебе знакомо, все присмотрелось. Вдоволь навстречался с полыхающим алым заревом утренних зорь и трогательных бирюзовых закатов. Глядишь на зорьку с вычерченными силуэтами проплывающих судов, и чудится деревня: росистый луг, лениво бредущий скот, запах парного молока, огурцов, яблок, крапивы. И тарахтенье двигателя напоминает рокот трактора.
А на закате чудится стук телег, ржание лошадей, гармошка, девичьи звонкие голоса; сердце наполняется тревожной грустью, едва защелкает в кустах соловей.