Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Все-таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит… Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашел кувшин с джинном, а тот — в благодарность за освобождение — наградил талантишком… А если серьезно? А серьезно, знаете ли, такие вопросы не задают… И отойдет вопрошающий, смущенный справедливым упреком.
Но дар даром, а тренироваться не мешает. И еще: волей-неволей придется идти на мелкую ложь, но, помня о «пограничных условиях», стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее «так не бывает» вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил настороженное молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. «Так не бывает!» Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим.
Так держать, Алик!..
Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? — Алик не удержался, похвастался:
— Сегодня Бима наповал сразил.
— Каким это образом? — спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна.
— Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, — сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги.
Отец даже рассмеялся.
— Красиво сочиняешь.
— Кто сочиняет? — возмутился Алик. — Позвони Фокину, если не веришь.
— Алик, чудес не бывает. До моего отъезда ты не знал, с какой стороны к планке подходить.
— А теперь знаю.
— Ты потрясаешь основы моего мироощущения. — Отец любил высказываться красиво.
— Придется тебе их пересмотреть. Факты — упрямая вещь.
— Так-таки взял?
— Так-таки взял.
— С третьей попытки? — отец еще на что-то надеялся.
— С первой. — Алик безжалостно разрушал его надежды.
— Чудеса в решете! Слушай, а может, ты с Фокиным сговорился? — отец искал лазейку, чрезвычайно беспокоясь за свое мироощущение. Ему не хотелось пересматривать основы: лень и трудно.
Алик обиделся. Одно дело — не верить в бабу-ягу, другое — в реальное, хотя и удивительное явление. Тем более, свидетелей — навалом. И если Фокин не внушает доверия…
— Можешь позвонить Биму, Строгановым, отцу Гулевых — ты же с ним в шахматы играешь.
— Подтвердят?
— Трудно опровергнуть очевидное.
— Ну, ты дал, ну, молодец! — Тут отец повел себя совсем как Фокин в спортзале. Даже встать не поленился, ухватил Алика обеими руками за голову, потряс от избытка чувств. — Как это ты ухитрился?
Предвкушая развлечение, Алик заявил:
— Понимаешь, сон вчера видел. Вещий. Будто выпустил джинна из бутылки, то есть из кувшина. А он мне, на радостях, говорит: будешь прыгать в высоту «по мастерам».
— Кто говорит? Кувшин?
— Да нет, джинн.
— Так-так. А как его звали? Омар Юсуф ибн Хоттаб?
— Можешь себе представить — Ибрагим.
— Редкое имя для джиннов… А что-нибудь пооригинальнее ты не придумал?
— Можно и пооригинальнее. Во втором сне я в трубинском лесу на бабу-ягу напоролся. Отгадал три ее загадки — между прочим, плевые, — она мне и говорит…
— «Будешь прыгать в высоту „по мастерам“… Понял». Третьего сна не было?
— Был, — сказал Алик, наслаждаясь диалогом. — Будто я в воскресенье попал в мамин институт. А там Брыкин меня отловил, усадил в какое-то кресло, подвел датчики и перестроил мне это… как его… модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега».
— И ты стал прыгать в высоту «по мастерам»?
— Ну, это уж — факт.
Отец упал в кресло и захохотал. Он всегда долго хохотал, если его что-то сильно смешило, всхлипывал, повизгивал, хлопал в ладоши, вытирал слезы. Мама сердито говорила, что смеется он крайне неинтеллигентно, но сама не выдерживала, начинала улыбаться: уж больно заразителен был «неинтеллигентный» смех отца.