К доске Валентиша её больше не вызывала. Вызывала других. Когда они маялись и несли околесицу, просила класс подсказать. Но Арина никогда не поднимала руку. И глаз тоже не понимала.
Валентише она не простила. Из трёх способов укрепить свой авторитет (про способы Арина знала из лекций К. Вайсеро и И. Джерелиевской о социально-психологической адаптации в коллективе и о культуре деловой коммуникации, Иван Антонович дал ей почитать) – из трёх способов Валентина Филипповна выбрала самый гнусный: повысила свой рейтинг за счёт понижения рейтинга других.
И Милане долго не могла простить: рассказала кому-то из девочек про Арининого дедушку, а та рассказала другим. Скажи курице, а она всей улице. На экзамене Арина не выдержала её умоляющего взгляда, решила задачку и подсунула ей под локоть листок с ответом, памятуя слова священномученика Киприана Карфагенского: «Кто не будет милосерд сам, тот не может заслужить милосердия Божия».
С Миланой она разговаривала только на «официальные» темы и никогда – о личном. В гости не приглашала, от предложений поехать в парк вежливо отказывалась. От одноклассников словно отгородилась стеной: не принимала участия в школьной самодеятельности, на классных собраниях не открывала рта, не приходила на школьные вечера и праздничные «огоньки».
Не хочет – и не надо. Её оставили в покое, и только Пашка Родин сотоварищи (в лице Олега Неделина, Сашки Зоз и Славки Бадехина) донимали Арину как могли. «Увели» с её парты подаренный Вечесловым кохиноровский карандаш в металлическом корпусе, со вставным грифелем и миниатюрной точилкой-хвостиком. Приставали с дурацкими разговорами. Высмеивали за её манеру одеваться. Придумали унизительную кличку Зяба.
– Зябунь, ты задачку то решила? Дедушка твой решил? Дай списать, не жмись.
Арина на кличку не отзывалась, но уши у неё вспыхивали, а щёки розовели от гнева.
А однажды из школьной раздевалки пропало её пальто. Мешок со сменной обувью тоже исчез, но главное найти пальто, без него зимой до дома не дойти, а идти не близко: Аринин дом на одном конце улицы, а школа на другом.
Пальто с оторванной петелькой валялось на полу, через три ряда вешалок. На рукаве темнел опечаток грязной подошвы. Мешок с обувью нашёлся в соседней раздевалке для начальных классов, когда Арина совсем отчаялась и ей на помощь пришла старенькая уборщица Анна Ипполитовна, которую в школе все от мала до велика звали бабой Анечкой (малыши сокращали имя до Бабанечки).
Домой она пришла без сил, а Вечесловым сказала, что был классный час.
◊ ◊ ◊
– Что же это за час такой, до вечера до самого… – ворчала Вера Илларионовна, снимая с внучки пальто и пристраивая его на вешалку. Пристроить не получалось: пальто всё время падало.
– Бог мой, петелька-то с мясом выдрана… Где ж ты умудрилась–то… Не хватай! Сама пришью. А ты иди мой руки и садись за стол.
– Ба! За какой за стол, у меня хореография через час, мне ехать надо… Перед занятиями есть нельзя. – Арина схватила «танцевальную» сумку, торопясь и не попадая в рукава напялила пальто с оторванной вешалкой и убежала, не слушая Вериных протестов.
А вечером уплетала за обе щеки наваристые щи, с вожделением поглядывая на сковороду с котлетами, и радовалась, что бабушка Вера ни о чём её не спрашивает. Обманывать грех, а она её обманула. Если бы сказала правду, бабушка пошла бы в школу разбираться, а этого Арина допустить не могла: разбираться потом будут с ней, всей Пашкиной компанией, и никто не заступится, всем всё равно.
Оказалось – не всем. Анна Ипполитовна видела, как шныряла по раздевалкам Пашкина компания, и запомнила троих. Ещё она видела, как плакала Арина, сидя на полу и оттирая от грязи пальто, как искала мешок с сапожками, горестно причитая и сморкаясь.
И рассказала обо всём директору школы.
– Анна Ипполитовна! Что вы такое говорите? Наша школа образцовая, лучшая в городе, награды от Департамента каждый год вручают… У нас такого не могло быть, просто не могло! Вы хоть лица их запомнили? – упавшим голосом спросила директриса.
– Как не запомнить. Один патлатый, чёрный как головешка. Другой рыжий, под машинку стриженый. Третий вёрткий такой, шепелявый, ростиком невелик. Уж они смеялись, уж они радовались… А девчонка-то плакала. Мешок с сапожками мы с ней вдвоём искали, еле нашли, в соседней раздевальне. Она уж в тапочках домой собралась идти, по слякоти, по грязи… Нешто можно так шутить? Совести нет у мальчишек!