«Учебник» Арина сложила из четырёх кирпичей. Аккуратно облепила их снегом, выложила тонкими прутиками «строчки» и мысленно пожалела того, кому вздумается ударить по «страницам» ногой.
Туфли она нашла у мусорных баков, а каской послужила выброшенная кем-то алюминиевая кастрюля, которой Арина двумя ударами кирпича придала «дизайнерскую» форму.
Эсэску она лепила вечером, когда на школьном дворе никого не было. От зимних ботинок «Sbalo» на снегу остались приметные следы. Арина их уничтожила, находчиво присыпав снегом (до калитки в ограде она пятилась задом).
Высадив на первые парты шестёрку «десантников», Светлана Сергеевна подошла к окну, как делала всегда. И побелела от ярости…
В аналогичных жизненных ситуациях доцент кафедры общей и практической психологии Ирина Баршадова советовала «не тянуть одеяло на себя». Киселёва, в отличие от Арины, лекций Баршадовой не читала и тянула это самое «одеяло» с усердием Сизифа, волокущего в гору булыжник.
Дело кончилось собранием в актовом зале. «Подследственные», т.е. все старшие классы, ёрзали на жёстких стульях, вертели головами и перебрасывались записками. Арине тоже пришла записка: «Как ты думаешь, кто это сделал, напиши». Ниже разными почерками были вписаны фамилии предполагаемых «скульпторов». Арина вместо фамилии написала «Не знаю» и передала записку соседу. Тот задумался…
Все уже порядком устали и хотели есть (собрание проводили после седьмого урока). Директриса продолжала монотонно бубнить про совесть и сознательность. Арина вспоминала слова Грибоедова: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой».
В содеянном никто, понятное дело, не сознался, а расследование возымело обратный эффект: к «скульптурной композиции» проложили широкую, хорошо утоптанную тропинку.
– Мы памятник Эс-Эс слепили рукотворно, к нему не зарастёт народная тропа… – вещал Олег Неделин под общий смех.
– Водой надо полить, тогда она заледенеет и будет как каменная, – предложил Миша Верскаин, еврейский немногословный мальчик с нежным как у девочки лицом и тихим взглядом голубых глаз.
Все с восторгом согласились.
Ведро выпросили у школьной уборщицы («Баба Аня, мы в классе бутылку с сиропом нечаянно разбили, теперь пол липкий, дайте ведро, мы сами вымоем» – «Угораздило вас! Вы уж там аккуратненько, стёкла соберите сначала, а то руки изрежете…» – «Спасибо, баб-Ань, мы аккуратненько»). Воду набирали из крана в туалете, ведро передавали во двор через окно.
Верскаин вошёл в раж и артистично изображал, как Эсэска пинает ногами заледеневшую статую и морщится от боли. В классе его не любили и звали Каином – вовсе не имея в виду библейский персонаж, а просто потому, что фамилия такая. Арине было так обидно, словно двусмысленным прозвищем заклеймили её саму. О том, что она была в него влюблена, Миша так и не узнал. Она и подойти к нему не смела.
С того дня Мишино аутсайдерство благополучно кануло в Лету, и Верскаин стал героем дня. Девчонки шептались, что Миша с его пухлыми губами и нежным лицом похож на актёра Яна Пузыревского, сыгравшего Кая в «Снежной королеве»; ребята уважительно хлопали по плечу и превозносили до небес Мишин «инженерный талант».
И всё это благодаря Арине! Бог всё-таки есть. Он на неё обиделся и не хочет ни в чём помогать, но помогает тем, за кого Арина просит. Тем, к кому относятся несправедливо и кто не может помочь себе сам. За Мишу она теперь была спокойна.
Глава 12. Контрасты
Жизнь биполярника состоит из контрастов: периоды неоправданно повышенного настроения и депрессии чередуются. При правильном лечении наступает устойчивая ремиссия, которая в любой момент может рухнуть. Постоянно скрываясь за масками радости и горя, маниакально-депрессивный психоз, как его еще называют, требует к себе особого, достойного внимания. Но ставить внучку на учёт у психоневролога Вере не хотелось. Зачем ей жизнь ломать? Учится без троек, послушная, воспитанная, домовитая. Приступов тяжёлой депрессии у девочки не бывает, Маргарита сказала, что их и не будет при втором типе БАР.
«А истерики, знамо дело, от нагрузок и от нервов. В каникулы отдохнёт, и будет всё нормально. Может, и не больна она ничем, – размышляла Вера Илларионовна. – Ей столько пережить пришлось, что добра ни от кого не ждёт. Сторонится всех, не верит никому. Нам с Ваней не верит. Из кожи вон лезет, старается, всё не поймёт никак, что мы её не за старание любим. Не в отметках дело. Бог с ними, с отметками-то. И с учителями. Измываются над детьми, и ещё хватает совести домой звонить да жаловаться».
Вечеслов о недуге не знал (Вера Илларионовна берегла мужа, один инфаркт уже был, второй – только кликни, сразу и объявится), приёмную внучку обожал, на капризы и слёзы не реагировал, депрессию и вовсе не замечал: не дружит ни с кем, значит, некогда дружить, к телефону не подходит – её право, сидит все вечера за вышиванием – пусть сидит, раз ей нравится.