– Вот за них и увидишь. Была я в Москве проездом, еле ноги унесла. Никто не ходит, все бегут. С вокзала вышел, сразу из человека стал козявкой.
– А мне нравится, когда все бегут, – сказала Валя, – Пусть лучше все бегут. Здесь же все спят, потом проснутся и мучают друг друга. Устанут и опять засыпают.
– Добрее народ в провинции, – возразила Гестапо. – Добрее!
– Да где ж добрее? – возмутилась Валя. – У меня перед дождём рука ноет, отец пьяный о косяк швырнул! На матери живого места нет! Хоть бы кто из соседей заступился, когда мы орали.
– Всех бьют! Без этого как? Одни инвалиды жён не бьют, – развела руками комендантша. – Значит, так: будут к тебе больные ходить в эту комнату. За три рубля. Рубль с каждого мне. Поняла?
– Спасибо! – выдохнула Валя.
Она и мечтать не могла о таком счастье.
– И чтоб до первой грозы лягушка не квакала. А то этих проституток пускаю массаж делать, они на второй раз ноги раздвигают! Потом ко мне, мол, вены порежу… Им в этой комнате моя кума аборты делает, а я рукой рот зажимаю, чтоб не орали на весь город. Я ж своим местом дорожу!
Валя переспросила у девчонок про аборты в комнате комендантши и услышала такие подробности, что неделю не могла спать. Добавили, что комендантшу боится даже директор училища. Видно, тоже рыло в пушку, и не один аборт от него. Стало понятно, откуда у Гестапо не только кличка, но и деньги на мебель и фарфоровых балеринок.
Валя зажила с этого дня как королевишна. Откладывала эти два рубля, и скопила на зимние сапоги. Стала шиковать, покупать на ужин помимо столовской еды треугольный пакет молока, пирожки с повидлом за пять копеек, бублики с маком за шесть копеек и пакеты с хрустящей картошкой за десять копеек. А ещё розовое фруктовое мороженое за семь копеек и пломбир в вафельном стаканчике с розочкой из крема за девятнадцать копеек.
Купила и послала матери красивое платье, а бабушке цветастую шаль, тёплую кофту и дорогих шоколадных конфет. Пациенты были в основном тётки из торговли в дутых золотых серёжках и брюхастые мужичонки с модными портфелями-дипломатами, обязательно в первый раз прощупывающие почву.
– Шуток не понимаю, у меня от работы руки сильные. Отмахнусь – что-нибудь сломаю, – сурово отвечала Валя.
Соседки казались Вале примитивными, к тому же считали её приближенной к Гестапо стукачкой и держали дистанцию. По ночам, думая, что Валя спит, они шёпотом обсуждали свои любовные истории, и Валя чувствовала себя так же, как когда маленькой девочкой подсматривала за родителями.
У одной из соседок была любовь на природе с младшим лейтенантом из ближайшей воинской части, а хахаль второй был женатый таксист, и всё происходило прямо в машине. Из этих рассказов Валя получила полное представление о местной «камасутре».
В библиотеке техникума она прочитала всё, что касалось беременности и венерических заболеваний, и с ужасом осознала, что могла получить от отца подруги не только букет заболеваний, но и забеременеть! И что тогда? Тогда только вешаться в сарае…
А теперь видела, что её соседки – активные кандидатки на аборт в уютной комнате Гестапо, где та будет зажимать им рукой рот, чтоб не орали. И если они ещё не поняли этого из учебной программы, то останавливать их бессмысленно. Тем более что с гораздо большим жаром, чем возлюбленных, соседки обсуждали, как достать водолазку, кофту-лапшу, расклёшенные брюки и сапоги-чулки.
Валя выросла в обносках от соседских детей и в платьях, сшитых матерью из ворованной ткани. Она не видела в моде ни пользы, ни смысла. Как, впрочем, и в интерьере. Мать вылизывала новую квартиру, заполняла её вышитыми цветочками и рюшечками, словно пытаясь отмыть и отстирать помеченную синяками и пятнами крови прошлую жизнь.
Но воздух квартиры всё равно казался Вале мёртвым, а материна эстетика выглядела кладбищенским порядком с ровненько разложенными на могилах бумажными цветами. Ведь все трое жили по отдельности, каждый в обнимку со своим одиночеством, и пересекались только по быту.
А в доме бабушки Поли с потолка свисали пучки трав, кошка Василиса ходила по обеденному столу и спала на бабушкиной подушке, но при этом пахло чистотой и уютом. Каждый глиняный горшок имел своё лицо, сверчки цокотали за печкой, мотыльки шуршали на окнах, на дворе переговаривались гуси, и казалось, что одинокая бабушка Поля живёт в большой любящей семье.
К общежитию Валя относилась как к службе в армии или сроку в тюрьме. Казённые крашеные стены, тусклые лампочки, железные кровати с продавленными сетками, ужасные, сто лет не ремонтированные места общего пользования.
Глаз отдыхал только в комнате Гестапо, и Валя была единственной, кто сумел сблизиться с комендантшей. С Гестапо ей было легче и интересней, чем с соседками, ведь главной её подругой была бабушка, а Гестапо была моложе бабушки всего на десять лет.