Ну где, где его найти, проклятое? Хоть что-нибудь похожее на ведро!.. Сколько на свете ведер!.. Хоть какое-нибудь… где-нибудь… что-нибудь…
Пробегая по двору, запрокидываю голову: на балконы смотрю. Вышел бы кто-нибудь, попросить хоть какое-нибудь ведерочко, ненужное… Что тут такого, ведерочко…
— Пять секунд осталось! — кричит из окна дежурный. Меня растаскивает всего на части.
Возле душа стояла машина. Ротная, с железным фургоном — автозак[5]… Возле магазина стояла машина… Номер десятый…
— Две секунды!
Подбежал к машине, заглянул под душный, пахнущий мазутом низ. Есть!
Домывал последние ступени на выходе — за воротами начал разрастаться шум. Старый караул вернулся…
Кидаю ведро за дверь, бегу в столовую накрывать ужин.
Ахмедов сидит на тумбочке, с треском зевает, откидываясь.
В столовой Мамасалиев расставляет посуду.
Когда накрыли, он сказал мне:
— Твоя тут оставайся.
Он был моего призыва. Я сунул ему в лицо фигу. Он схватился за меня, чтобы оттолкнуть и выскочить из столовой.
— Справа по одному в столовую шагом марш! — донеслось со двора.
Я вцепился в него, толкнул со всей силы. Он грохнулся спиной об дверь, упал на порог. Перепрыгиваю через него… Взвод, стуча сапогами и обдавая жаром дыхания, прошел мимо меня в столовую.
Я выдохнул скомканный в груди воздух. Минут двадцать ужин будет идти. А может, двадцать пять…
Когда взвод посыпался обратно, оттуда выскочил блестящий от пота Мамасалиев.
— На меня иди! — сказал ему белолицый сержант с длинными черными глазами.
Он подходил к нему, заворачиваясь в плечи, уменьшаясь…
— Ты мне кружку помятую поставил? — спросил сержант. И тут же, легко подняв ногу, медленно ударил подошвой в грудь узбека. Тот плавно упал… Сержант покачнулся — и из него вдруг вышел другой, такой же… И безмолвно закачались две одинаковые фигуры… и так же безмолвно кто-то ворочался на полу.
— …Сюда иди! — Я тряхнул головой. Надо мной стояла тяжелая фигура.
— Ведро из машины ты взял? — громко отдавалось в голове…
Туман, туман… Под ногами плывут и плывут белые квадраты — на стыках топорщатся травинки. Поворот кругом — снова плывут где-то внизу квадраты… Это пост. Справа бетонный забор — маскировочное ограждение. Слева сначала тугая стена колючей проволоки — «кактус», потом еще один ряд, и снова бетонный забор — основное ограждение. За ней — зона… Если осужденный преодолел основное ограждение, часовой имеет право применить оружие… В ночное время — без предупреждения. Днем — после окрика «Стой, стрелять буду!» и выстрела вверх… Запрещается применять оружие в сторону жилых зданий… против беременных женщин… женщин с детьми. Какие женщины? С детьми… Почему с детьми? Где они… Здесь только бетон — справа и слева и под ногами… тропа наряда. Тропа… Тропа — это в лесу. В лесу… зеленом… густом… еще каком? Бетонном? Нет, бетонного леса не бывает, бетон — это вот: справа и слева… и под ногами… и сверху, наверное, потому что — давит… Зоны не видно за бетоном. Может, нет? И — бежать некому… Но — я здесь. И автомат мокрый… он здесь, на груди. А почему он На груди? Ах, да! Ночью оружие берется в положение «на грудь»… днем — «на ремень»… а сейчас?.. Сейчас утро. Светло, значит, утро. Но ничего не видно — туман… Кругом туман. А в нем — три фигуры качаются. Три фигуры… и я — одна фигура… и внизу белые квадраты, и полоски зеленые поперек… Откуда все это? Заборы, проволока, туман — откуда? Это потому, что я смотрю. Смотрю, и поэтому заборы, проволоки, туман… А если закрыть глаза? Ничего не станет?.. Совсем-совсем ничего?..
— Спишь? СПИШЬ?
Пятно темное мелькает — вспышка, боль. Еще мелькает…
— Не дай бог, еще поймаю! В оба смотри! Тишина осталась. Потрогал лицо — больно. Посмотрел прямо в туман.
Три фигуры маячат, засасываются в зыбкую белизну. Поднимаю автомат.
Щелк! — так громко — убрал предохранитель. Потянул медленно затворную раму — крык! — отпустил. Все, патрон на месте…
Сердце скачет.
Или это скачет полоса тропы, разрезанная на квадраты? Серые квадраты… скачут. Нет, это зайка скакал, под елочкой… А три фигуры тоже скачут, выскакивают из прорези прицела.
В прорези прицела то появляются, то исчезают смутные фигуры. И я — как учили — падаю на левое колено, на твердый бетон. И сразу все перестало прыгать, автомат прижат к груди плотно-плотно, как учили. Я сдавил в прорези прицела эти фигуры, сдавил в себе дыхание, и они замерли.
Автомат подбросило, будто кто-то ударил снизу. И грохот опрокинул белое и три фигурки.