— Покатился колобок!
Сзади приглушенно засмеялись.
На середине офицеры остановились друг против Друга; барабаны поперхнулись. Помощник докладывал дежурному о готовности к разводу.
Закончив, он сделал шаг в сторону, уступая дорогу. Опять затараторил маленький барабан, забухал большой — прямая фигура разводящего, охваченная мутными клубами беснующегося снега, двинулась дальше. Головы медленно поворачивались за ним.
Офицер резко остановился, оборвав этим барабанный бой, и, крутнувшись на одной ноге, оказался лицом к строю.
— Здравствуйте, товарищи! — прорвалось сквозь метель.
— Здра-жла-това-маор!
— …ор! — одинокий выкрик стоящего рядом со мной прозвучал отчетливо. Плечом я ощутил, как его пнули в спину. Придушенный шепот:
— Бычара колхозная!
— Разучились здороваться? — усмехнулся разводящий и вновь вскинул руку: — Здравствуйте, товарищи!
Караул, медленно набирая воздух в точно одну грудь, весь приподнялся, раздулся, и…
— ЗДРА-ЖЛА-ТОВА-МАОР! — прокатилось оглушительно.
— Все могут нести службы? — спросил майор, подойдя совсем близко. У него было гладкое бледное лицо с темными красивыми глазами. — Больные есть?
— Никак нет! — отвечал караул.
— Перваяшеренгавпередшаго-оом… марш!
Загрохали сапоги, майор скомандовал: «Стой!» и пошел между шеренгами с правого фланга. Помощник зашел с левого.
Вот майор остановился за спиной стоящего справа от меня.
— Почему две пуговицы сзади! Где еще? — Его голос стучал в затылок солдата. Тот повернулся кругом. Я, затаив дыхание, старался стоять как можно прямей. — Кто командир отделения? Чей солдат?
— Я, сержант Зайцев, товарищ майор, — тоже поворачиваясь, выпалил Зайцев.
— Оч-чень плохо, сержант, что вы — командир отделения!
Разводящий двинулся дальше.
Пройдя обе шеренги, он вышел на середину, сморщил нос.
— Это какой взвод?
— Второй, товарищ майор, — отозвался Войтов — помощник начкара.
— А ну позовите мне Аржакова, — быстро проговорил майор. И выругался. Цвиркнул слюной в сторону.
Смеркалось. Метель выплясывала все неистовей, а майор, не обращая внимания, стоял, заложив руки за спину, смотрел куда-то поверх голов.
Пришел комбат.
Разводящий недовольно посмотрел на его одутловатое лицо с бугорками под глазами и спросил, показывая рукой в черной тугой перчатке на кого-то в первой шеренге:
— Сколько этот солдат служит?
— Полгода, товарищ майор.
— Так почему у него шинель такая, будто он три войны в ней прошел?
Комбат молчал, глядел на замкомвзвода. Замкомвзвода косился на Зайцева.
— А вот у этих вот орлов, — тыча черной рукой в сторону второй шеренги, дергал губами штабник, — шинели — хоть на выставку посылай. В Париж, так вашу мать!
Комбат что-то говорил ему, видно было только, как медленно шевелились его губы, разводил руками. Бледный майор морщился, наклонив голову в его сторону. Наконец он оттянул рукав шинели, посмотрел на часы — и набрал воздуху в грудь:
— Равняйсь! Смирна! Слушай приказ… Он отдал приказ и, пятясь спиной, отошел к темнеющему зданию. Остроусый прапорщик — начальник караула — рявкнул:
— Напрря-фу! Шя-геоом…
Покачнулись головы — все в одну сторону, тела разом подались вперед, напрягаясь…
— Мэршь! — выстрелило коротко.
И — ряд за рядом — двинулась серая густая масса. Передние уже заворачивали где-то там в клубах метели, громко отбивали шаг на месте — поджидали, когда хвост выпрямится. Стук сапог нарастал, и вдруг самый первый ряд, где шагали сержанты, легко и плавно отделился от грохочущей массы, резко прянул в несущуюся навстречу метель, — и пошел вбивать сапоги в гудящий бетон, за ним — второй ряд, третий, четвертый… Впереди взметнулся голос начкара:
— Равнение н-нна… прява!
Спины, спины, спины, плотно прижатые друг к Другу, колыхались одновременно, головы все, как одна, повернулись до отказа туда, где уже смутно виднелась одинокая фигура разводящего. Барабаны гремели.
Ветер неожиданно пропал. Небо очутилось над самой головой, закололо густыми звездами. Мороз до звона натягивал ночной воздух, тело стискивало…
Из полученных караулом полушубков десять были совсем новые, с пышной курчавой шерстью, с высокими необъятными воротниками, если поднять этот воротник, то можно утонуть с головой… да, утонуть с головой, исчезнуть в густой такой шерсти — и спать, спать… Когда мы несли их, взяв в охапку, я зарывался лицом в свежепахнущую шерсть…