Один такой полушубок взял помощник, другой — собаковод, Морев взял и другие, кому «положено». Когда они вышли из сушилки, мы, восемь «весенников», кинулись к оставшимся. Молча рвали их друг у друга, стараясь вырвать тот, что поновей. Кто-то хлестко смазал кого-то по лицу… тот упал. На него наступили, смыв каблуком лицо… лицо захрипело, отплевываясь. Я ухватился за рукав полушубка, за полы которого, повисая, вцепился узбек — тот, что стоял на разводе слева от меня. Он скалил влажные зубы, выкатывая лиловые с красными жилками белки глаз… пальцы, впившиеся в мех, побелели… И у меня рот от напряжения выворачивало, и глаза готовы были лопнуть… Короткий треск — и я отлетел, сжимая оторванный рукав… Узбек, дрожа всем лицом, отошел. А я поднял брошенный полушубок и тут же в сушилке приметал рукав на место. Ворот полушубка был потертым, просвечивал кожей, твердой и шершавой. И сам полушубок был коротким. Он был слишком коротким.
Прошло, наверное, около двух часов, как я, сменив часового старого караула, поднялся на эту вышку по гремящей зыбкой лестнице. Вышки на жилой зоне были из листового железа, гулкие и темные. Они были четырехметровой высоты.
Тропа наряда, КСП и внутренняя запретка ярко освещены густой цепочкой фонарей, снег под ними отливал глянцевым блеском. На туго натянутых стальных нитях «кактуса» красиво переливался мохнатый иней. В зоне трехэтажные жилые корпуса еще кое-где светились окнами. В них иногда мелькали далекие фигурки людей… Возле одного окна стоял осужденный в белой майке, курил. Временами он поворачивал стриженую голову в глубь комнаты — наверное, с кем-то разговаривал.
Я отвернулся, стараясь не задевать затылком облезлого воротника, перенес отяжелевшие глаза — сначала на тропу наряда, потом — дальше, за маскировочное ограждение. Там в глухой ночи смутно белела пустынная равнина с редкими, кое-где темнеющими кустиками. Острые звезды часто пульсировали над ней, мигала рубиновая точка — самолет.
И в глазах слезящихся вдруг вспыхнули ярко-желтые круги, охватили и — оказались залитым мягким светом, теплым сказочным царством: белые-белые кресла, много-много… а в них утопают тихие светящиеся люди. Они шуршат разноцветными журналами, говорят друг другу что-то приятное, тихо кивают головами… А по пушистой дорожке проплывает легкая, вся такая золотистая девушка — стюардесса. Она наклоняется к сидящим и, овевая их душистым запахом, ласково спрашивает: «Не желаете ли кофе?» И ей отвечают, прижимая руку к груди: «Нет, нет, благодарю вас…» Потом самолет окунается в густую россыпь огней, разворачивается напротив огненных букв: Аэропорт, завывает турбинами… А потом жаркое темное такси, зеленый свет приемника… музыка, за окном сливаются огни, огни, огни… И вот — яркая комната, тоже очень теплая — удивительно теплая! — блеск посуды, что-то вкусно шипит… и вокруг сияют радостные лица… лица… и… и оч-чень… т-тепло-оо…
Бумм! — загудело железо. Это приклад автомата ударил в промерзлую стену — иней посыпался. Я очнулся. Ныла шея, спина, придавленная холодом, не разгибалась. Я стоял, нависал над чернотой пола.
Окна в зоне уже не светились. Здания дрожали в морозном воздухе и казались безжизненными.
Резко, будто прыгая в черную прорубь, я начал приседать. Вышка заколебалась, заходила под ногами — я ломал и ломал напряженное тело, улавливая, как медленно возвращается тепло.
Я приседал, пока не выдохся.
Возвращенное тепло постояло в теле — и начало уходить… Звезды бесстрастно смотрели с высоты, чуть пошевеливаясь. Становилось тихо… «Тихо вокруг»… — шелохнулось в голове и пропало.
И я опять бросал тело в резких движениях, и гудела потревоженная вышка… и опять я стоял, ловил ртом кусочки воздуха…
В глазах желтела пустынная тропа наряда — она тоже дрожала.
…Я застыл в одной позе — руки втиснул в рукава полушубка, голову втянул в плечи, ощущая затылком ледяной ворот, и не шевелился. «Ну когда, когда, когда это кончится?» — корчилась в голове последняя незамерзнувшая мысль…
Потом я начал считать про себя — представлял мелькающие числа… Досчитал до ста и, не поворачивая головы, медленно перенес глаза на тропу наряда, откуда должна была показаться смена. Там было пусто и светло.
Морозный пар густо высеребрил мех воротника возле рта; ресницы отяжелели и не поднимались… Я смотрел в одну точку и в голове опять вставали и уходили дрожащие цифры…
В шапке с внутренней стороны, где расходились зубчики кокарды, лежала сигарета, две спички и кусочек «чиркушки». Курить хотелось давно, но для этого нужно было поднять руку, пошевелиться — даже думать об этом было холодно…