Мы прошли мимо застывшей фигуры дневального, глаза его быстро блеснули, оглядев меня всего. Поднялись на второй этаж; старшина привел меня в спальное помещение. Там было тихо и светло. Гладкие, твердые на вид койки… блестящие полы… тумбочки под белыми салфетками… вдоль стены — шинели, нарукавные знаки тянутся одной линией.
Старшина показал мою койку и сказал, что я могу пока отдыхать. Во дворе.
Я опять вышел во двор, сел на прежнее место. Тишина…
Тут за воротами послышался шум, они расползлись — и во двор хлынула колонна солдат в касках и с автоматами. Сбоку, резко выбрасывая длинные ноги, шагал тонколицый сержант, беленький, черноглазый. Придерживая рукой сумку с противогазом, он отбежал задом и звонко крикнул надвигающейся на него колонне:
— На месте-е… стой!
Колонна замерла. Сержант пробежал мимо меня в здание и вскоре вышел обратно, крича:
— Оружие сдать, умываться, строиться на ужи-ин! Справа по одному бего-ом марш!
Брякая снаряжением, пробежали солдаты, бросали торопливый взгляд, бежали дальше. После них не спеша прошли другие: со значками на белых хэбэ, в пилотках, зацепленных за макушку. Один, белокурый и с очень синими глазами, остановился возле меня.
— Ты кто? — спросил весело. И руку упер в бедро.
— Как это?.. Солдат, как и ты.
— Э-э… Тебя что, не научили, как с дедами разговаривать? Встать!
— В чем дело, Вайгель?
В дверях стоял капитан с глубоко проваленными темными глазами. Бледное его лицо с обтянутыми скулами, крутой подбородок… Белокурый вытягивался изо всех сил. Я тоже.
— Вайгель, ты помнишь Гаджиева? — устало проговорил капитан.
— Так точно, товарищ капитан.
— Где он в данное время находится?
— В ИТК[4], товарищ капитан.
— Так вот, Вайгель, я могу и тебя туда отправить, — натягивая кожу на скулах, сказал капитан. — Надо будет — полроты туда отправлю. Ты меня понял? — Глаза капитана горели темным огнем.
— Так точно, понял.
Вайгель исчез. Капитан перешагнул то место, где он стоял, и пошел к воротам.
Во двор сыпались солдаты, уже налегке, шли к умывальнику в углу двора.
— С учебки? — Остановился рядом ефрейтор, с выпуклым гладким лбом, кривоногий. Полотенце на плече. — Сколько до приказа? — спросил как-то участливо.
— До какого приказа?
— У-уу! Да ты моей смерти желаешь, — скривился ефрейтор. Так же кривясь, обернулся и крикнул одному из пробегающих мимо: — Жарков! Сюда иди.
Возле него тут же вырос солдат, на две головы выше, прижал огромные в рыжих волосках кулаки к бедрам, приподнял блестящий от пота подбородок. Ефрейтор указал на меня пальцем:
— Жарков! Вот тебе чека, не да-ай бог… — Ефрейтор прижал руки к груди, закрыл глаза. — Не дай бог, он не будет знать, сколько до приказа. Я его не трону, а тебя — забью, как мамонта. Ты меня понял?
— Так точно, гражданин дедушка! — выпалил тот, подаваясь вперед.
Ефрейтор отошел раскачиваясь. Жарков навис надо мной:
— Запоминай: приказ о демобилизации 27 сентября. Осталось шестьдесят дней, вот и считай каждый день. Ошибешься — бить будут. Понял? — Он возвышался надо мной, и голос его гудел, как из бочки. А глаза бегали по сторонам.
На ужине я сел рядом с ним. Передо мной стояла хлебница, я протянул руку. Жарков толкнул под столом коленом, прошипел, глядя в миску:
— Подожди ты… еще дембеля не взяли! Руки с той стороны стола ныряли и ныряли в хлебницу. Наконец в хлебнице остался только черный хлеб и два куска белого. Я потянулся и взял один. Лицо напротив смотрело на меня. Оно выгнуло черную бровь — под черным треугольником застыл неподвижно глаз. Только чуть подрагивает в центре влажный зрачок… И — вдруг мелькнуло что-то, и все исчезло…
Оглушительная чернота залепила все вокруг. И оттуда, из черноты, доносилось:
— Чека!.. Опух?.. Кто… разрешил… белый хлеб…
В черноте вспыхивают и плывут, плывут алые прозрачные пятна. Гул вокруг. Откуда-то пробивается светлое дрожащее пятно — лицо.
И я ударил в это пятно. Изо всех сил.
…Белый-белый подоконник наваливается на лицо, холодит… Чей-то крик насквозь пронзает голову:
— Бегом в умывальник! Бегом, я сказал!..
Потом я очутился возле каких-то сарайчиков. Вокруг было темно и тихо. Очень тихо было… С той стороны, откуда-то издалека, слышались команды, потом — стук сапог, и все стихло.
Я сидел, обхватив голову, чтобы она не лопнула, тягуче сплевывал и никак не мог сплюнуть.
Послышались шаги…
— Э, как тебя…
Мутно поблескивает пряжка… штык-нож… Это дежурный по роте. Лица в сумерках не видно, да и… зачем оно?