Заступающие в караул отделились, я побежал в душ стираться. Мыла нигде не нашел, драл ногтями свое хэбэ, расстелив его на цементном полу.
Закрытый охапкой формы, кто-то вошел тихо. Скинул принесенное на пол — открылось лицо, как из сизой, дрожащей копирки.
— Тебе стирать сказала… чисто-чисто.
— Кто?
— Дедушки сказала.
Рука моя мокрая отвердевает, хочется с треском прорвать это вздрагивающее лицо, на клочки его.
— Иди т-ты на… — выталкиваю из себя. — С-скотина! Пошел, ну?
— Мой не знай, дедушки сказала, мой не знай, — лицо комкалось, уменьшалось — он уходил спиной. Форму оставил.
Натянул на себя мокрое хэбэ и вышел под солнце. Нужно теперь найти крем, сапоги почистить. А где его взять?
Обошел казарму, остановился в тени, прислонился к белому тополю. Гладкая, холодная кора, пахнет так… Где, где взять этот крем?! Хоть бы не было подъема, как-нибудь, но чтобы не было, не надо… Как-нибудь. Дежурный бросил окурок в ружпарке… и желтые куски казармы повисают в воздухе, и оттуда сыплются все эти…
— Эу, солдатик! — над головой прошелестело. На балконе — над самым забором — сидит девушка в шортах, нога на ногу, и белое колено выпирает, круглое. На ноге сланец покачивается, шлепает по желтоватой пятке.
— Ты чего скучаешь? — выпускает из яркого рта вместе с дымом мягкий, расплывающийся сигаретный голос.
Ну где же, где крем взять?
Подъем объявили минута в минуту. Стою посреди беготни, криков, хриплых со сна.
— Чека! Бегом уборку делать!
— Эй ты, сюда и-ди!
— Михеев, ты долго чухаться будешь? Бегом мою койку заправил!
— Стоять, чека! — меня дернули сразу во все стороны. — Мамасалиев тебе хэбэ приносил? Где оно, не вижу… где оно, не вижу… где оно…
Ужин.
В окошко раздачи — там прыгает бледное лицо — летят миски, кружки.
— Лук давай, ты!
— Нет лука, не привезли.
— И-щи!
Дзянь-дзянь! Трах!
Сидящего со мной рядом хлобыстнул по уху сидящий напротив — удар прозвучал во мне, встряхнуло.
— Я тебе сказал подворотничок мне подшить? Упал, отжался сорок раз, пошел!
На полу хрипло дышало, ворочалось, а этот зажал кружку в руке и, наклонясь, стучал по чему-то твердому.
Тук! Тук! Тук!
— Я… кхя-ы… не успел.
— Не успел! Солдат должен успевать все!
Тук! Тук!
Потом стояли на крохотном плацу. Развод на службу. Караул, ощетинясь стволами автоматов, стоял тугим четырехугольником. Чуть поодаль — три ефрейтора-собаковода. Овчарки сидели у их ног и растягивали красные пасти, стреляя длинными мокрыми языками.
Прозвучала команда — замерли, впечатываясь в тишину. Из казармы быстрым шагом вышел тот самый капитан с темными глазами, командир роты.
«Здражлатовакапитан!» — тряхнуло тишину, голуби шарахнулись ввысь с пылающей от заката крыши, белым фейерверком закувыркались в синеве.
Капитан пошел вдоль четырехугольника. Остановился. Что-то сказал кому-то. Из строя вышел и пошел к казарме один из тех, что поднимали тогда, ночью…
— Отставить! — воткнулось ему в спину. — Я сказал: «Бегом!»
Солдат прижал локти и затрусил дальше.
— Отставить, на исходную! Солдат вернулся, скручивая губы.
— Бегом март! Отставить.
Капитан подошел к нему совсем близко. Губы солдата сразу вытянулись ровно, сомкнулись. А у капитана глаза прыгали.
— После развода зайдете ко мне, — отчетливо, вырезая каждое слово, проговорил командир.
Тот вдруг побледнел, кончики ушей тоже побледнели, и даже бледным был голос:
— Есть.
Капитан обошел караул и приблизился к суточному наряду. Замедлил шаг возле меня и, уже отходя, обронил тихо:
— Сапоги в порядок приведите.
«Чтоб сержант не услышал!» — догадался я.
Потом он отдавал приказ караулу. Держал согнутую ладонь у козырька и что-то говорил быстро. Долетало только:
— …Заступить… взять под охрану… не допустить… С грохотом, сверкая пряжками и сапогами, ушел заступающий караул. Стало тихо. Очень тихо стало… Очень тяжелая такая тишина навалилась. Через полчаса вернется старый караул…
Подошел Ахмедов, третий дневальный.
— Штык-нож давай, иди порядок наводи. — Встал на мое место у тумбочки с телефоном.
Мамасалиев уже тащил, согнувшись, ведро с водой на второй этаж. А полы там поуже, и коридор короткий… Вот сука. Иду искать ведро для себя, первый этаж мой. У входа ударился об взгляд дежурного.
— Где ты лазишь? Порядок кто будет наводить? Я?
— Нет ведра, — сказал я.
— Меня это волнует? И-ди! Две минуты тебе, время пошло.