— У нас на фабрике страстей наговорили, — делилась она с Юлей. — Запоешь ты, говорят, на Севере «Сулико». Как укусит комар — помрешь. Ездить, говорят, там только на собаках можно. И кругом белые медведи бродят… Глупости все. Пока в палатке поживем. А ближе к зиме потребуем, чтобы в щитовой дом переселили.
«Буратино» — так Ася прозвала Юлю. Считает ее непоседливей, неугомонной, как тот забавный деревянный человечек, что описан в сказке. (А в школе подруги звали Юлю «Юлой» за невысокий рост и стремительную походку.)
Шутливые прозвища даны и остальным обитателям палатки.
Возле печки — всегда жалуется, что зябнет, — спит хорошенькая смуглая Руфина, Руфа — «чертовски милая девушка».
Мурлыча песенку, застилает койку русоголовая, всегда приветливая Ядя — «Одуванчик». Она не ленинградка, приехала из Белоруссии. Здесь работает ее брат Николай — буровой машинист на руднике, бывший пограничник. Он часто навещает сестру, любит ее и заботится о ней, а она стирает ему бельишко. Часто вместе сидят в уголке и читают полученные с родины письма.
Проснулись, но еще нежатся под одеялом «Сестрички» — Нелли и Майка. Они очень разные, но их водой не разольешь: отсюда и прозвище «Сестрички».
У тоненькой большеглазой Нелли характер переменчивый. То щебечет без умолку, пересказывает кинофильмы, то целыми часами молчит, о чем-то вспоминает. Или вдруг заплачет без всякой причины. Может, одна только Майка и знает, что творится на душе у Нелли.
У Майки-коротышки сильные руки и мальчишеские повадки. Майка то восхищает Юлю, то злит. Иной раз хочется Майку расцеловать, иной раз за нее стыдно. Майка курит, вставляет в разговор блатные словечки. За ругань палатка объявила ей однажды бойкот (против бойкота возражала одна лишь Нелли). Майка страдала, ни в какую другую палатку переселяться не соглашалась и спала на улице, пока Егорова не разрешила ей вернуться, строго предупредив: «Услышу еще раз — исключим навсегда». На работе Майка сноровистая. Под койкой у нее всегда пила, штыковая лопата, гаечный ключ и другой рабочий инструмент. Раз прекратилась подача воды из временной котельной и слесаря на месте не оказалось. Все скисли, а Майка сказала: «Сейчас будет порядок». Через развороченные траншеи, через груды угля пролезла в дальний закуток котельной, что-то зажала, что-то отпустила — и вода пошла. Умела она и стряпать, но возиться с готовкой обеда не любила и в столовую тоже почти не ходила: питалась преимущественно конфетами и пряниками. Между прочим, никто лучше Майки не был осведомлен, какие продукты привезли в буфет.
— Девочки, паук ползет! — вскрикивает вдруг Ядя. — Письмо будет.
— Ты и так получаешь, — невесело откликается Нелли.
— Ну вас, разбудили! — Руфа натягивает на голову одеяло. — Дали бы еще полчасика…
— Вставайте, вставайте! — Егорова надевает ватник. — Уже в рельс били. Руфа, ты вчера дежурила? Щепочек совсем не осталось.
— Майка колун утащила.
— И чурочки все, — хмурится Егорова. — Протапливать нечем. Сегодня снег выпал.
— Снег! Уже! — Руфа откидывает одеяло, садится на койке. — Что же осенью будет?
— Вот колун! — Майка почти швыряет топор к койке Руфы. — «Чертовски милая»… Чего она бодягу разводит!
— Майка! — останавливает Егорова. — Опять твои словечки.
— Попросим мальчиков, они и наколют. — Руфа застегивает лифчик. Руки у нее красивые, кожа атласно-золотистая. — Игорь-то уж обязательно забежит. Он ведь без Буратино жить не может.
— А тебе и завидно! — снова ожесточается Майка.
— Мне? Ха-ха! Нужен он мне. Вся их бригада за мной хвостом ходит.
— Мы с Игорем просто хорошие товарищи, — смущенно объясняет Юля. — Еще в школе дружили.
— Друг по гроб жизни, — с расстановкой произносит Руфа. — А знаешь, что он тебя «горе-патриоткой» называл?
— Врешь!
— Сама слышала. Еще в поезде.
— Неправда! Не мог он так…
— Мама, говорил, не отпустила ее. Мамаша ей дороже Родины. Горе-патриотка. Теперь-то, конечно, он того не скажет.
Слова Руфы заставили больно толкнуться сердце.
— Я действительно тогда из-за мамы… не могла с первой партией…
— Буратино! Глупый ты человечек! Что ты перед ней оправдываешься?! — вскипает Ася. — И вообще хватит болтать. Пошли.
Девушки поднялись по косогору и обогнули здание конторы.
Солнце начинало уже слегка пригревать, напоминая, что здесь хотя и Заполярье, но все же лето остается летом. Солнечные лучи слизывали слой снега, обнажая кустики куропаточьей травы и морошки, пни и валуны. Сырые груды опилок желтели возле пилорамы. На перекрестке едва намеченных бараками улиц — Ленинградской и Комсомольской — шла сборка первых щитовых домов, стучали молотки плотников. Возле столовой тарахтел движок.