Юля благоговела перед Софьей Александровной. На ее уроках раскрывался сложный мир человеческих чувств, мир, где мыслили и страдали герои Толстого и Чехова, где звучала музыка блоковских строф и захватывало дыхание от кованого стиха Маяковского. Весь облик учительницы — статная, несмотря на годы, фигура, серебряная прядь в темных волосах, аромат тонких духов — был полон обаяния.
Отец Игоря был журналист и поэт, в юности он работал на заводе. В сентябре 1941 года Василий Николаевич ушел с ленинградскими ополченцами на защиту Пулкова и погиб. В семье Юли говорили, что Софья Александровна могла выйти замуж вторично, она многим нравилась и была еще совсем не стара, но она отказалась от личной жизни и целиком посвятила себя воспитанию сына.
Юлю привлекала в Игоре непохожесть его на других. Он искал в жизни необычное. Так же, как и она. В седьмом классе (тогда они учились еще порознь, но встречались на совместных вечерах учащихся женской и мужской школ) Юля узнала об одном его замысле, переполнившем сердце ее ужасом и восторгом. Это был тщательно разработанный план поездки в Корею, на помощь героическим отрядам Ким Ир Сена (дело происходило летом 1951 года). Вместе с Игорем на далекий, пылающий в огне войны полуостров решили отправиться еще два мальчика из мужской школы. Какой-то летчик, дядя одного из мальчиков, обещал содействие: спрячет их среди грузов в рейсовом транспортном самолете, что летает по линии Ленинград — Владивосток. Из Владивостока на рыбачьей лодке рассчитывали добраться до Посьета, а оттуда уже рукой подать до корейской границы. Все уже было готово — маршрутная карта, десяток банок консервов «свиная тушенка», альпинистские ботинки с шипами. Мальчикам помогали собирать деньги сочувствующие девочки. Юля тоже. Ей пришлось ради этого скрепя сердце проститься с подарком покойной бабушки — брошкой с аметистом. Но поездка сорвалась, потому что летчик обманул: не только не взял ребят на аэродром, но рассказал обо всем отцу и матери мальчика, те страшно разволновались, побежали к директору школы, тот вызвал Софью Александровну — и пошла писать губерния. И хотя ничего из этого отчаянного замысла не вышло, но Игоря еще долго звали в школе: «боец Ким Ир Сена».
В восьмом он стал писать стихи, одно посвятил Юле, в нем были такие строчки:
Листок со стихами Юля спрятала на груди. Прочитав их дома, в одиночестве, она стала разглядывать себя в зеркале. Ей хотелось понять, почему Игорь назвал ее глаза «вечерними». Глаза у нее были карие, с короткими золотистыми ресничками. Даже, пожалуй, глаза были с рыжеватым отливом, как и волосы. Вечерние? Не похоже, но красиво. Игорь умел увидеть красивое там, где никто не видел.
В девятом они уже учились вместе. Игоря избрали комсоргом. Теперь он писал не только лирические, но и публицистические, политические стихи, подражая немного Маяковскому. Одно его приуроченное к первомайскому празднику стихотворение напечатали в областной комсомольской газете. Вырезка (принес ее сам сияющий Игорь) гуляла по всему классу, переходила из рук в руки. Все гордились Игорем. И особенно Юля. Правда, после этого он стал порой заноситься. Были в классе девочки, которые критиковали его. Из-за Игоря Юля нередко спорила с подругами: «Он не задавака, он поэт».
В год окончания школы — тысяча девятьсот пятьдесят пятый — Игорь грезил морем. Море и стихи. Стихи и море. Только ради этого и стоит жить…
Игорь раздобыл черную морскую фуражку — «мичманку». Носил ее как-то особенно молодцевато, с заломом. Школа дала ему хорошую характеристику, когда он решил послать бумаги в военно-морское училище. Но подавать в военно-морское он передумал. Кто-то отсоветовал: слишком много там узкоспециальных, технических дисциплин.
Игорь метался.
Юля понимала друга: ох, как не просто выбрать дорогу, найти себя!
И вот в тот вечер, когда они возвращались с занятия литкружка, Игорь вдруг сказал Юле:
— До чего надоело в Ленинграде! Читала обращение? Едем на Север!
Уже несколько месяцев Юля работала в типографии. Ее учили наборному делу на линотипе.
— Решайся, Юль. Сопки увидим, оленей… помнишь у Джека Лондона Смок Беллью? «У меня всего только одна смена белья, и мне хочется отведать медвежатины». Ты будешь моей Лабискви!
Она заколебалась.
В типографии было интересно. Мягко стрекотали, позванивая, умные машины. И все же…
Снова испытала Юля волнение, какое пережила в январе пятьдесят четвертого года, когда в жизнь ворвалось новое, емкое слово «целина», когда по радио часто передавали задорную песенку: