Опадавший с мастерков раствор застывал на холоде твердыми комьями. Еле-еле выработали дневную норму. После смены не пошли в клуб — там были танцы, — сидели дома и ждали Асю.
Вернулась она из Металлического вечером. Развязывая платок, еще с порога сердито бросила:
— Трещины по стенам пошли. Ходила, смотрела…
— Раствор застывал, Асенька, — объяснила Ядя.
— Так сказали бы Тамаре Георгиевне. Коксушки могли поставить! Надейся на вас…
Егорова раздевалась, умывалась, потом пила чай, словно не замечая нетерпения подруг. И Юля подумала: «Может, все кончилось благополучно, Руфа простила Анатолия, он освобожден?» Но Ася рассказала, что народный суд приговорил Тюфякова к году тюрьмы. Руфа на суде заявила, что Анатолий уже давно ее преследовал, еще с Ленинграда. Она отрицала, что обещала выйти за него замуж. Свидетели — Померанец, Игорь — подтвердили ее слова. Ася попросилась в свидетели и сказала суду, что Тюфяков был передовым бригадиром и за ним никто и никогда не знал недостойного поступка.
Тюфяков даже не пытался себя защитить. Пока Руфа давала показания, он не глядел на нее и лишь в конце медленно повернул голову:
— Виноват я, товарищи судьи, виноват: гадину за человека принял.
Много набилось молодежи в комнату комсомольского комитета, когда собрались обсудить уроки всей этой истории. Землекопы из бригады Тюфякова требовали, чтобы у Руфы отняли комсомольскую путевку и отчислили ее со стройки.
Юля сидела на крайней скамейке у выхода, рядом с Ядей, Женей Зюзиным и Майкой.
Открыл заседание Игорь, но не успел он произнести вступительной фразы, как Женя Зюзин попросил слова «в порядке ведения»:
— Предлагаю, чтобы заседание вела Егорова.
— Если мне не доверяете… — Игорь оглянулся на сидевшего в уголке Прохора Семеновича Лойко: парторг часто бывал на комсомольских собраниях, — я вообще могу уйти…
— Ты не грози, — спокойно возразил Женя. — Сегодняшний вопрос и тебя касается, так что посиди послушай.
— Правильно! — откликнулись комсомольцы.
— Ася, садись за председателя!
Видимо, Игорь ожидал, что парторг вмешается и не допустит такого умаления его, Игоря, секретарской власти, но Прохор Семенович только покашлял в сухую ладонь и ничего не сказал.
Ася Егорова заняла председательское место и попросила Руфу дать объяснения своему поведению.
— Какие объяснения? — Руфа повела плечиками. — Суд вынес решение. Что вам еще нужно?
— Ты не ломайся, а расскажи все но-честному.
Руфа сделала большие глаза:
— Или я вас не понимаю, или вы не хотите понять меня.
В рядах зашумели:
— Артистка…
— Она, видишь ли, одолжение сделала, что пришла сюда!
Тогда Ася без обиняков сказала, что возмущает комсомольцев в поведении Руфы.
— Это мое личное дело! — перебила Руфа. — Вас это не касается!
— Личное?! А вот из-за тебя человек попал в тюрьму — это нас тоже не касается?! — Голос Аси наливался и креп: — Есть обыватели, пошляки, есть люди, которые клевещут на нас, новоселов… А Руфа даст им пищу для сплетен. Хулиганы тоже есть, и больно, что хороший наш товарищ Анатолий Тюфяков попал на скамью подсудимых как хулиган. Я его не защищаю, но и Руфе мы должны сегодня сказать: не теряй чести!
— Нечего мне мораль читать! Не маленькая!
Гневный шумок прокатился по комнате.
— Большая, взрослая! А стыда нет! — Лицо Аси побледнело от сдерживаемого раздражения. — Мы знаем: девушка ты культурная, книжки читаешь, талант у тебя к пению. Почему же лезешь в грязь? Сама вымаралась и коллектив хочешь замарать.
Руфа достала платочек, нос и веки у нее покраснели:
— Ну, что вам от меня нужно? Хотите забрать путевку — берите, пожалуйста!
В наступившей тишине слышались ее всхлипывания. Майка проворчала:
— Крокодиловы слезы…
Поднялся Игорь, сказал примирительным тоном:
— Ты должна осознать, Руфа, твои стиль поведения…
— Какой стиль? Ты, значит, тоже? — Слезы быстро высохли в ее зеленоватых глазах. — Товарищи, если вы требуете, я все скажу. — Руфа метнула на Игоря быстрый злобный взгляд. — Наш секретарь комитета. Вот он меня обвиняет, товарищ Савич! А сам? Я ему поверила… Он уговорил меня. Он жил со мной, как с женой…