Юля окаменела. Боже мои, опять эта улыбочка!.. Эта жалкая, заискивающая улыбочка, с которой он оправдывался перед ней в этой же комнате месяц назад. Дура, дура! Дала себя обмануть, поверила ему в тот вечер, когда туман застилал сопки, не отвела губ, не оттолкнула настойчивых рук, а он, может, назавтра шептал нежные слова и обнимался с другой… Какая гнусность, какая ложь!
Что-то рвалось внутри, ломалось. Может, и все в жизни ложь, все обманывают… Никакой любви нет. Может, прав Райский из «Обрыва»: небо не сине, трава не зелена… Это только иллюзии. И романтики никакой нет, и поэзии…
Юля уже не слышала, не разбирала, о чем нагловатым голоском говорила Руфа, почему на сбивчивые фразы Игоря собрание отвечало неодобрительным гулом. Все стало безразлично. Голова клонилась все ниже и ниже. Вот совсем близко, почти у глаз, чей-то ботинок, клочок бумаги…
— Буратино, что с тобой? — Ядя испуганно схватила ее за плечи.
— Ничего… Голова что-то разболелась.
— Выйди на воздух… Совсем зеленая стала!
Дома Юля легла на конку и отвернулась к стене. Еще никогда не было так мерзко на душе. Все можно простить человеку: ошибку, заблуждение, даже допущенную по отношению к тебе несправедливость. Нельзя прощать одного — подлости.
Глава десятая
ШУРШИТ ПОЗЕМКА
Для Игоря случившееся не явилось катастрофой. Испуг, досада — вот чувства, которые испытывал он на собрании.
Последнее время, после тайных встреч, Руфа все больше подсмеивалась над ним, над его боязнью, как бы все не раскрылось. «Порву! Ну ее к черту!» — говорил Игорь себе, а на завтра опять униженно вымаливал у Руфы свидание — все равно где, хотя бы в комнате у Померанца. Он догадывался, что все это грязь, мерзость, тина и… не мог вырваться из липкой трясины. И вот сама же Руфа выставила его на осмеяние.
После нескольких резких и гневных выступлений комсомольцев слова попросил электрик Григорий Терентьев, сероглазый блондин с пышной шевелюрой, умевший хорошо говорить. С комитетом комсомола он был связан потому, что руководил клубным радиотехническим кружком. Он прибыл на Северострой недавно, до Буранного работал в Минске на радиозаводе, всегда подчеркивал, что на заводе получал по седьмому разряду. Терентьев был старше многих ребят и девчат. Красноречиво и убедительно он стал доказывать, что «рубить с плеча нельзя, комсомол — организация воспитательная, а ошибки со всяким могут случиться. Секретарем, конечно, Савич не может быть, но в комитете оставить его нужно».
Неожиданно для Игоря подобную точку зрения высказал и Прохор Семенович Лойко. Парторг мог бы напомнить о многих неприятных для Игоря вещах, но вместо этого он только сказал, обращаясь к собранию:
— Тут и ваша вина, товарищи комсомольцы, и наша, партийного бюро: не подумали мы, что рано еще Савичу руководить организацией. — Потом повернулся к Игорю: — Ты, я вижу, ловок. Как кошка: откуда бы ни свалилась, все на лапки. Боишься ушибиться, боишься всю правду признать, вот что плохо. Ты лучше товарищам спасибо скажи за урок.
Актив решил оставить Игоря в составе комитета, но освободить от обязанностей секретаря.
Секретарем хотели избрать Егорову, но Ася попросила, чтобы этого не делали: теперь самый ответственный момент, к Октябрьскому празднику обещали закончить больницу, — как же она оставит бригаду штукатуров? Да и на разряд скоро сдавать, нужно серьезно готовиться. Тогда предложили Зюзина. Его кандидатура была встречена аплодисментами.
Назавтра, когда Игорь наведался в комитет, он застал у Зюзина добрый десяток парней и девчат. Все шумно обсуждали комсомольские дела. Одни брались подготовить поездку к морякам (она давно намечалась, но Игорь ничего не сделал, чтобы ее осуществить); другие вызвались пойти в бухгалтерию проверить, правильно ли закрываются наряды и начисляется зарплата молодежи. Кто-то рисовал карикатуру на заведующего столовой. Давно уже замечали, что он не заботится о качестве блюд. Мельком Игорь увидел набросанную резкими угольными штрихами физиономию заведующего с выпученными глазами и пятерню, скребущую затылок.
Вертевшийся тут же Костик из плотницкой бригады предложил сделать подпись под карикатурой:
Комсомольцы одобрительно засмеялись.
Игорь пожал плечами: