Взяли ребят. Ее отправили работать в село. Она пробыла там всего полгода. И узнала, что Федя погиб. Толик прислал ей письмо. В нем он сказал, что друг любил ее до последней минуты, но все не решался сказать о том самой Юльке.
— Отправьте! Больше не могу! Там мой друг, — просила в военкомате.
— Война не детская игра! Иди домой!
Но девушка оказалось настырной.
— Сама напросилась? — удивлялись поначалу десантники.
— А что я имею? У меня никого не осталось! Федька стоил жизни! Остальное — нет! Вот за него мне надо отомстить!
Хваталась за оружие и никогда не пряталась во время обстрелов, атак.
— Юленька, не рискуй собой! Ведь пуля — дура, глаз не имеет. Прошьет твою душу, и все на том, — уговаривали девчонку.
— Ну и что? Плакать некому! — отвечала она.
— А мы? Как без тебя останемся? Ни жить, ни сдохнуть не сумеем. Тебе приказано лечить, а воевать и без девчонок есть кому! — Герасим завел Юльку в палату. — Не месть, холодный рассудок и расчет бери в попутчики. Тогда ты отомстишь за своих! — Он прижал девчонку к себе. Снова начался обстрел, и Юлька вздрагивала всем телом. — Не бойся! Слышишь? Это уже наши «духов» колошматят. Загонят в горы, с неделю оттуда не высунутся! — уговаривал Юльку Герасим.
— А знаешь, я так хочу домой. К себе, в тишину. Я уже стала привыкать к деревне, куда меня послали работать. Какие хорошие там люди. Если погибну, передай им от меня привет. Липки зовется моя деревня. Запомнишь? Она совсем неподалеку от твоей. А ты на Федю похож. Слышишь, Герка? — Вздрогнула внезапно. От мощного взрыва гудела под ногами земля.
— Юленька! Лапушка! О жизни думай! Не торопи смерть! Ты такая хорошая! Сестричка наша! Ты еще будешь счастлива!
— Герка! А ты любил?
— Не знаю! Когда-то в школе нравилась одна. Но она другого избрала. Теперь уж мамка. А у меня ничего в сердце не застряло. Вот вернусь с войны… Нам обязательно надо выжить! Незачем жить с холодным сердцем, когда никто тебя не ждет и ты никому не нужен. А нас дома ожидают. Меня — мать и братья, моя семья. А тебя — целая деревня! Твои Липки. Небось старухи свечки за тебя Богу ставят и просят уберечь от ран и погибели.
Они не заметили, как кончился обстрел, и еще долго стояли, тесно прижавшись друг к другу.
Юлька сама себе стыдилась признаться, что очень боится обстрелов. Она не испугалась бы погибнуть в перестрелке, в лобовой атаке, но слепые взрывы сводили с ума. Девчушка подскакивала средь ночи от каждого звука, шороха и потом не могла уснуть до утра.
Осколки взорвавшихся снарядов доставали и десантников. Особо тяжело приходилось тем, кто ходил в разведку. Эти часто возвращались с ранениями, иных приносили на плечах.
Юля лечила. Доставая осколки, уговаривала потерпеть боль. А после каждого такого случая долго отходила. Курила молча, взатяжку. И все ругала жестокую чужую войну.
— Ребята! А я вон за той расщелиной «духов» видела. Пошла по воду, они по ущелью тихо, осторожно идут. Может, их разведка?
Не успела умолкнуть, пуля над головой просвистела коротко.
— Ложись!
А через час все четверо лазутчиков оказались в руках десантников. Двое из них были уже мертвы.
— Они в трех шагах от меня прошли. Не заметили. Иначе пристрелили б, — запоздало поняла Юлька.
— Больше одной никуда не выходить! — строго глянул на медсестру командир роты.
— Есть! — ответила Юлька, но никто ей не поверил.
Да и куда деваться, если в ущелье приходилось спускаться за дровами и водой по многу раз на день.
Десантники в иные дни выматывались так, что сама смерть показалась бы наградой.
— Юля! Я тебе маков принес. Только тебе! Поставь их в воду! — отдал Герасим большой букет девушке.
Юля сама зарделась как маков цвет. Букет определила в ведро.
— Мне еще никто цветы не дарил, — призналась тихо. И посмотрела на Герасима выжидающе.
Вечером они пошли погулять по ущелью. Вниз не спускались. Сидели над обрывом, тесно прижавшись плечами, разговаривали шепотом.
— А я сегодня письмо получил из дома, от своих. У нас уже посевную закончили. Даже дома управились с огородом, Мамка ждет меня домой к сенокосу. Я не знаю сам, когда отпустят. И вообще вернусь ли. А мама пишет, что уже готовится к моему возвращению. Даже одежду присматривает.
— Наверное, хорошо иметь добрую мать? Такую, что всегда ждет? — спросила Юлька.
— У меня она одна. Других не знаю. Свою, конечно, люблю.
— Гера, ты только ее любишь?
Парень обнял Юльку, гладил лицо, волосы, плечи.
— Вот закончится эта бойня, поедем ко мне в деревню. Она не очень большая. Но есть там речка и лес, луг и озеро. И люди наши хоть бранятся, хоть женятся, все делают в полный голос, никого не опасаясь и не боясь. Тебя тоже признают своей и мама, и братья. Они у меня сердечные, теплые, хитрить не умеют.
— А ты предупредишь их?
— Само собой…
— Расскажи мне о своих, о каждом. И о доме тоже, — попросила Юля.
Она слушала его, прикрыв глаза, и улыбалась. Юлька перила, что скоро у нее появится семья — муж, его мать, братья. И она будет там своей, а не приемышем, взятым из жалости. В том доме ее будут любить как родную. Это так здорово! А за окном, на большой березе, всю весну станет петь соловей. Юлька прижалась к Герасиму.
— Только бы выжить и дожить! — вырвалось невольное.
— Не бойся! Доживем! Судьба никогда не дарит случайных встреч.
— А как же тогда с Федей так случилось?
— Успокойся, девочка! Война — мужская работа. На это время отбором правит судьба.
— Что, если и в этот раз кто-то из нас погибнет? — дрогнула Юлька и добавила: — Я не переживу. Уж лучше с этого обрыва головой вниз. Сколько же можно испытывать человека?
— Не думай о плохом.
— Это после Феди. Боюсь за тебя…
— У каждого своя жизнь. Она чужую не повторит.
— Гер! У нас в детдоме была старая нянечка. Мы все любили ее. Знаешь, она войну пережила, бомбежки, оккупацию. И даже когда бомбы летели с самолетов, не пряталась в подвале, как соседи. Садилась за машинку и шила. А рядом ставила икону Спасителя. Поверишь, не только на ее дом, даже поблизости ни одна бомба не взорвалась. А все потому, что верила и очень нужна была детям.
— Тогда чего сама дрожишь?
— Разумом все понимаю. А душа трясется, Так неохота умирать…
— Держись. Осталось немного. Не ругай и не кляни войну. Ведь если б не она, мы с тобой не встретились бы и никогда не узнали друг друга.
— А ты прав! — согласилась Юлька, подумав.
Сколько вечеров и ночей провели они вместе. Обговорили
наперед все. Распланировали свою жизнь на десяток лет вперед. Каждый шаг обсудили.
— Я матери о тебе написал. Она братьям рассказала, теперь ждут нас обоих. Так что должна знать: ты — семейная! Жена, дочь, сестра и молодая хозяйка в доме!
— Скорее бы это случилось въявь…
Душманы… Эти жалости не знали.
Юлька снилась по ночам, Она все еще мечтала стать женой, иметь семью и рожать детей, растить их вместе с Герасимом.
Она обнимала его за шею, просила не забывать.
Каким тусклым и злобным показалось ему после смерти Юльки небо. Да и сам Афган, пропахший кровью, казался адом на земле. Когда снаряд разорвался в расположении десантников, а Герасим, вернувшийся из распад
Вконец сдали нервы. И в госпитале, и уже дома Герасим подолгу сидел в молчаливом оцепенении. Он забывал обо всем, возвращаясь памятью в Кандагарское ущелье. Ох как много отняло оно у него!..
— Сынок, Гера, мужики тебя вдут на покос! Поезжай, родимый! Проветри память и душу, — советовала мать неназойливо.
Свои, деревенские, простые люди вытаскивали Герасима из воспоминаний, стрессов и депрессии.
— Слушай, Герка, закинь ты чужие края вспоминать! Далеко они остались. И без надобности всем. Ты вот лучше на своих глянь! Какие бабы! А девки! Идет, а под ее ногами земля трясется. Сама — кровь с молоком! Что сиськи иль жопу у иной всей мужичьей частью деревни не обнять! Что гам танк! Наши бабы его голыми руками удержат. Потому что каждая из них — сущая вездеходка, землепроходимка. Они хоть с косой, хоть с конем справятся. А морды какие! Ты только посмотри! Толще свинячьей задницы! Такую ни одной паранджой не прикрыть! Верно иль нет? Это ихние бабы рыла прячут. Знамо дело, не с добра! Коли поднимет то рядно, истинно мартышка с-под него покажется. Как глянешь на такую, до конца жизни в койке ссаться станешь. Не то про хер, забудешь где и для чего он рос, душу потеряешь со страху навовсе.