Тюа обиделся на такое обращение и отказался от «снисходительного» предложения, снова вежливо сославшись на нездоровье. «Если бы я выказал свой гнев, — признался он, — они бы забеспокоились, что я могу перейти на сторону правительства; и меня, вероятно, пометили бы для устранения».
Тюа смог прочитать зловещее предзнаменование. «Мне предстояло стать отщепенцем, — вспоминает он, — и я не знал, куда обратиться». Он думал о том, чтобы сдаться правительству, но его терзали страхи, что его либо посадят в тюрьму, либо заставят переехать далеко от Хьепхоа. Он также слишком хорошо знал, как революция относится к перебежчикам. И вот, став жертвой собственной пропаганды, испуганный Тюа колебался до тех пор, пока не смог больше ждать. Когда он узнал, что его бывшие товарищи решили его устранить, он принял решение. Опасаясь убийства, Хай Тюа завершил свою карьеру вьетконговца и сдался правительству 19-го февраля 1971 года.
*****
Наш экскурс в историю развития революционного движения в общине Хьепхоа оказался увлекательным и поучительным. Поначалу Хай Тюа произвел на меня впечатление эдакого туповатого деревенского увальня, ввязавшегося в игру с высокими ставками, к которой он был плохо подготовлен. Казалось, Тюа не обладал волевым характером и другими качествами, которые обычно ассоциируются с исключительными лидерскими способностями. Один из его бывших коллег охарактеризовал его как человека посредственных способностей, который поднялся в партийной иерархии скорее за счет значительной убыли кадров, чем благодаря собственным талантам.
Но Тюа нельзя было полностью винить за его неудачу в Хьепхоа. Он стал секретарем общины в то время, когда требовалось большое лидерство и мужество, но он не обладал ни одним из этих качеств. Зато у него было потрясающее чувство хитрости и самосохранения. Долгие годы старательно избегая службы в армии, Тюа дважды выбирал политическую службу. Когда жизнь в этой роли становилась слишком рискованной, он переходил на сторону правительства, но только тогда, когда чувствовал, что дезертирство гарантирует ему бóльшую безопасность, чем жизнь в качестве прекратившего деятельность партийного сотрудника. Свой доклад полковнику Вайсингеру я предварил следующей оценкой мотивов Тюа:
В настоящее время Хай Тюа убежден, что правительство в конечном итоге победит Вьетконг. Если он когда-нибудь убедится, что коммунисты вот-вот одержат победу, он, скорее всего, перейдет на их сторону, если посчитает, что это сойдет ему с рук. Такой поступок приличествует адепту религии «П» или группе «Да», т. е. приспособленцев, приверженцем которой он себя объявил. В этом отношении он, несомненно, остается типичным представителем большинства своих друзей и соседей в общине Хьепхоа.
Во время бесед с Тюа и его коллегой я неоднократно предостерегал себя от того, чтобы принимать за чистую монету восприятие двух разочарованных вьетконговцев. Мог ли я обоснованно ожидать, что картина, которую они нарисуют о революционном движении в своей общине, будет точной?
И все же я не мог игнорировать сходство рассказов этих двух людей о жизни в Хьепхоа. Оба описали быстро меняющуюся ситуацию в общине, во время которой Вьетконг подвергся интенсивному военному давлению после прибытия американцев. Фактически, оба человека признались, что потеряли веру в революцию, когда поняли, какое будущее предвещают военные поражения 1968 и 1969 годов.
Поначалу я испытал удивление, узнав, что вьетконговцы тоже могут испытывать страх — страшный враг, «Старина Чарли», все-таки был человеком. Еще со времен учебы в Форт-Беннинге я бессознательно сформировал мысленный образ вьетконговцев как жестокосердных, фанатичных, умных людей, которые каким-то образом были лишены обычных человеческих слабостей. То, что вьетконговцы могут испытывать страх, заводить любовниц или строить планы по поиску «надежной» работы, просто не приходило мне в голову. И по мере того, как длилась моя командировка в Дыкхюэ, мне становилось все труднее дегуманизировать наших противников.