С протоколом в руках я зашел в отдел Военной службы безопасности к капитану Сангу. Тот просмотрел протокол, и когда дошел до места рождения заключенного, приподнял бровь.
— Это будет легко проверить, — заметил он. — Он говорит, что он из моей родной общины. Если это правда, то у нас есть общие знакомые. Если он лжет, я сразу же узнаю об этом.
Пока мы обсуждали мой план, один из сотрудников Санга принес две большие колы. Вкратце я предложил капитану превратить молодого заключенного в сотрудничающего с нами информатора, используя достойное обращение и немного психологии. Я был уверен, что о ситуации на юге ему рассказывали только самое плохое и, несомненно, напичкали страшными историями об американцах. Я описал Сангу, как испуганный пленник замялся, как только встретил меня. Пробить его защиту было несложно, и Санг мог помочь, сыграв роль «собрата-северянина». А если эти два человека окажутся из одной общины — тем лучше.
Санг отнесся к этому проекту с энтузиазмом. Сговорчивый пленный северовьетнамец мог помочь нам во многих отношениях. Он не только мог бы рассказать нам о своем подразделении, но и наверняка обладал множеством полезных сведений о ситуации в Северном Вьетнаме и обстановке на тропе Хо Ши Мина. Я признался Сангу, что у меня есть личный интерес к нашей затее, — мне давно хотелось узнать, что же побуждает наших северовьетнамских противников сражаться так упорно, как они это делают. До Ван Лань должен был помочь мне прислушаться к древнему совету: «Знай своего врага».
Я вернулся на виллу, преисполненный энтузиазма по поводу нашего нового предприятия и уверенный, что мы сможем пробить защиту До Ван Ланя. Пленный спал глубоким сном на полу, завернувшись в одеяло, которое снял с кровати. Позже, когда я попытался уложить его на кровать, он сказал охраннику, что от движения пружин кровати его тошнит. Ранее он также сказал, что точно умрет от холода, исходящего от кондиционера в комнате. Оказалось, что для того, чтобы пленный чувствовал себя как дома, нам придется отключить кондиционер, повесить в комнате гамак и выпустить на волю несколько комаров, чтобы они составили ему компанию.
В течение следующей недели растерянный северовьетнамец жил с нами как член семьи. Когда до него постепенно дошло, что его не собираются пытать или казнить, он начал раскрепощаться, хотя первые его разговоры велись с горничной и охранниками. Меня он по-прежнему боялся. Горничная рассказала, что пленник засыпал ее вопросами об американцах. Все ли американцы богаты, как те, которых он видел в Хаунгиа? Сколько они платят вьетнамцу, который на них работает? Сколько это будет в северовьетнамских деньгах? К концу первой недели он начал утрачивать свой взгляд раненого животного и рискнул заговорить со мной. Когда лед был сломан, настала моя очередь быть допрошенным. Как долго я изучал вьетнамский язык? Был ли я женат? Сколько денег я зарабатывал в звании капитана? Добровольно ли я поехал во Вьетнам? Почему? Считаю ли я, что моя винтовка М-16 так же хороша, как АК-47? У него был миллион вопросов, многие из которых основывались на том, что он видел на экране моего электронного помощника — телевизора. За всю первую неделю я не задал ему ни одного вопроса, кроме как поинтересоваться его личным комфортом. Наши охранники прекрасно ему подыгрывали и относились к нему, как к старому другу. Они охраняли его, но делали это незаметно. Через неделю мы уже не запирали его комнату, хотя оружие в доме находилось под охраной. Однажды, уже в конце первой недели, я взял его с собой на центральный рынок Баочая, чтобы он купил зубную щетку и бритву. Около часа мы пробирались через пестрые прилавки. На деньги, которые я дал ему в обмен на северовьетнамскую валюту, Лань купил все необходимое. Он был поражен разнообразием и количеством товаров, предлагаемых местными торговцами — провинциальный рынок был далеко не похож на северовьетнамский кооперативный магазин. Вскоре мы перестали посылать за едой, и рискнули пойти в расположенный неподалеку ресторан «Тху Ань». Поначалу я нервничал, не решаясь брать его с собой на люди, — ведь если бы он сбежал, я не смог бы объяснить свою расхлябанность. Наконец, я открыто обсудил эту проблему с Ланем. Тот понимал, что может легко сбежать во время одной из наших вечерних прогулок, но знал и то, что связаться с коммунистическим подразделением оказалось бы не так-то просто. Даже если бы ему удалось ускользнуть от правительственных засад и каким-то образом найти вьетконговское или северовьетнамское подразделение, он мог рассчитывать лишь на то, что к нему отнесутся в лучшем случае с подозрением. И в конечном итоге, напомнил я ему, он должен ожидать, что его снова пошлют в бой, только во второй раз ему вряд ли так повезет. Лань понял это и заверил меня, что у него нет намерений пытаться бежать. Я поверил ему.