Это были модели для мыслей – не те, которые демонстрировали одежду, но те, которые представляли модель человека, они выходили на подиум, как пробные люди, и зрители высматривали различные ситуации, совершали мысленные поступки и могли прогнать через них любую комбинацию будущего. Их сознания использовали для того, чтобы влюбляться, играть, убивать, чтобы находить поводы, угадывать решения и смотреть на примерную кару, которая могла быть получена, и стоило ли на такое идти.
…Ибога сидит на краю, почти статичная, и ветер, вживляемый в голову, даёт ей немного свежести. Столько сегодня гостей.... Всё крутится, мельтешит, ей кажется, что они металлические, люди металлические, а между ними – пластмасса, тёмное стекло, такое неестественное, что словно ничего и нет между ними, но там стекло всё же, и они дышат на него кислым дыханием, переработанным воздухом.
Девочки такие красивые сегодня, собирательный образ – мария, мария, морщится, но морщиться ни в коем случае нельзя, как и говорить, а то бы она сказала: вторник-пальто. Вы понимаете, о чём я? Эти слова как будто созданы друг для друга: вторник-пальто. Видите, я вставила переход, сходила за переходом и вставила его…
Свет выключили, оставили только лампы у них над головой, и зрителей было не видно, но ибога знала, что кто-то нацелился именно на неё. Она расслабила голову и приготовилась, что вот-вот в неё хлынет этот поток бытовых размышлений и чувственных восприятий, и глупости, и тоски; каждый будет прокручивать свои мысли. Спекуляция доверительной близостью, раздирание личного пространства. Немного зажала пальцы: нельзя было меняться в лице, но надо было послушно терпеть это стремительное заполнение головы – летящие наискосок помыслы, колонны шагающих в голову человеческих проблем… Она должна была радоваться этой полноте, но вместо этого чувствовала нарастающее неприятие, и откуда оно могло произойти? Ибога же не умела думать себя. Наверное, что-то в зале переменилось – философ затесался или сложная мысль.
Платье, как смерть платья. Руки на коленях. Кто она такая? Проходной человек. Кто она такая? Мужчина с бытовыми проблемами, семейная пара, общественная организация – всё через неё, мысли – чужие, сама бы ни за что не дошла, какие-то шорохи, и кто бы объяснил, как воспользоваться головой, другие вот пользуются, и зачем-то приделан рот…
Дряблая рябь бродила по поверхности зала: первая часть подходила к концу. Зрители открыли выемки с пудрой и начали бросать на себя, потом хлопали, и пудра светилась. Все радовались и тоже светились, выглядывая из этой светящейся пыли, а сам процесс назывался «запудривание» – старое общественное развлечение.
Кое-как отсидела вторую часть, потом стояла в своей квартире, и что-то шло изо рта – как будто слова, но бормотание, и ничего не понять. Ходила, говорила: теперь только два маршрута для меня – на подиум и в лес. Прийти туда, в лес, и читать по ним, оправдывая свою жизненность, валяться там, как мёртвая, на вывернутом желудке земли, чувствуя переваривание, медленное, как издёвка. И она впихивала себя, придавливала к земле, говорила: ешь, ешь, убей меня, и больше ничего у неё не было, кроме убивания себя. И вот же в чём интерес: она могла бы убивать себя под лампами этих квадратных софит, она могла бы погибать медленно, как разрушенная постоянными замыканиями, она могла бы сгорать, но она боялась этого больше всего, она не хотела сгорать: хотела, чтобы всё это кончилось, но никак не могла решиться, она не могла решиться, и в последний момент она становилась как ибога, одна из них, и лес не умертвлял её.
Но софиты… Тупо, по-вещистски, смотрели на неё, световой сглаз, и она пыталась узнать, что же они видели там, и она замечала это – красоту, вот для чего-то она была нужна – хранить красоту, доносить её, удерживать это состояние красиво, как они называли его.
Что это было такое – красота? Как-то от одного из смотрителей ибога уловила следующую мысль: красота – это глубина между лицом и телом. И она стала смотреть на своё лицо в этом контексте, она смотрела на себя в зеркало, и однажды ей показалось, что глубина начала зарастать, и это вросшее в голову лицо: она была некрасива, и потом все эти трещинки, древесные признаки – кожа прямо на лбу и около губ стала как кора, и она тёрла своё отражение, она думала, что заразилась деревьями, она не знала, хорошо это или плохо. Просто сидела и тёрла механическими движениями, надо было избавиться поскорей, – но все эти трещинки, они оставались там, и тогда она снова садилась на траву и читала по деревьям, чтобы убить себя. И иногда ей даже казалось, что она читает что-то конкретное, и она путешествовала по этим природным историям, приходила в случайные дома… Потом кто-то расскажет: