…Мысль прошла по своей оси и вернулась в слово. Это был текст, монолит текста, длинный, сплошной, и вот-вот придавит – до всхлипа, до несвободы, но если кому-то захотелось дальше пройти, нужно было справиться; монолит, гигантское образование, которое надо было прочитать, – это защита от незваных гостей. И нашедший почувствовал, как дыхания не хватает, голова боролась за неподъёмный кусок, но лишь усилием можно было ухватить, поэтому он напрягся и начать тащить это внутрь, как по родовым путям тащил, стараясь не убить, но текст трагически погибал, и становилось понятно, что человек, который подошёл сюда, не может прочитать его сам; и что-то крутилось на языке – ибога, ибога, что-то крутилось на языке, и вскоре он догадался, как поступить. Тщательно собрал воспоминание, заложил этот камень в своей памяти и вышел прочь.
*******
Двое сидели, белыми кольями вбиты, на краешке крыши, как гошки, и разговаривали. Они сидели на крыше, надкрышные, сидели и смотрели на небо, которое крышами поросло, которое слыло небом, и так это было понятно всем, но потом кто-то подумал, что этого недостаточно, и в небо начали думать, чтобы как-то украсить, начали думать в небо, и так много они понадумали, что вскоре небо не выдержало и перевернулось на другой бок.
– Ты чувствуешь?.. Каждую секунду кто-то думает этот мир. Это усилие во всём: как раскрываются цветы, как живёт ветер, как прячется тень при развороте головы, как рождается солнце, как рождается человек – импульс мысли выталкивает его в это пространство, где все вокруг думают друг друга, и многие нитки, на которых подвешены предметы и дома, – это силовые разметки мыслей, и всё висит так в этом мысленном напряжении… Это и есть жизнь – то, как человек скрепляет себя собственными мыслями, и вот уже рука не отлетит и не укатится голова, если он думает. Это и есть жизненность, которой ты любуешься, – это усилие. Как изо дня в день человек повторяет общее усилие – удерживать настоящее, и многие люди просыпаются и морщат лбы, удерживая настоящее, и если кто-то рядом с ними не морщит лоб вот так, то надо подойти и сказать: а ты, что ли, не держишь? мы все должны держать. Вот в чём жизнь – удерживать настоящее.
– Ты хорошо говоришь, но вот как они интерпретируют: нужно загнать себя, вместо того чтобы устремить.
– И мысль разворачивается своими неряхами наружу.
– А небо разворачивается своими…
Гошка не договорил, потому что небо перевернулось, и их немного качнуло, но не только проблема неба влияла на отсутствие равновесия. Один из собеседников попытался встать, и это не сразу удалось. С очередной попытки он всё-таки поднялся, но его заметно покачивало, как будто он только что создал свои ноги и пошёл ими.
– Надо потерпеть. Давай проговорим: он – высматриватель, так его прозвали, и он старался ходить всегда с маленькой буквы, чтобы не придавить их звуком своего имени, и все эти люди, насованные в тела, повторяли его… Бешеная мания величия. И кем он себя посчитал? Заезжий интерпретатор. Что делают высматриватели в рамках новой традиции? Заканчиваются.
– А тот, второй...
– Кротовые кофты и психика, покрытая нападениями совести, крайне неустойчивая, и в целом он – мучительный шизофреник. Даже девушка попалась сомнительная.
– Это та, которая не умеет думать себя? Красивая девушка.
– Ибога как растение, которое плетётся по людям.
– Кто-нибудь ещё?
– Присутствующие хранители: метафорик, кишечница, очень незначительные.
– Я, кажется, увидел их всех…
– И что ты думаешь, получится у них победить?
– Скорее всего, финал ещё не прописан, поэтому стоит поспешить. Болтарь уже готов?
– Болтарь готов?
– Это болтарь, и я абсолютно готов.
– Вы можете теперь начинать.
Человек-болтарь надел перчатки кишка-тонка, достал несколько пузырьков, встряхнул их, прикрепил пульверизаторы и начал разбрызгивать на людей.
– А вы уверены, что это происходит именно так? В буквальном смысле.
– Какой же это буквальный? Я вас не просто так окатил, но мы договорились, потом я явился на встречу, достал колбочки, надел пульверизаторы и начал разбрызгивать. Какой же это буквальный?
– Никакого буквального.
Они замолчали, и никто не запел, хотя обычно начинали петь, если кто-то говорил как бы «спроста», но теперь никто не запел, они болтали ногами, свешенными с крыши, и никто не запел: только немного разговаривали, чтобы окончательно не пропасть.